Вот как… а вот этого мне и не сказали. Странно. А может быть привыкли, или даже не замечают? Живешь и живешь, все такой же как и раньше. Чего в этом странного? Странно и обидно когда стареешь, наверное.
— Но сутки здесь же обычные, двадцать четыре часа? — спросил я.
— Что такое сутки? Лишь мера, придуманная нами, которой мы оцениваем скорость текущей мимо реки. А если река потечет быстрее? Не думаю, что сутки изменятся. Сутки — это астрономия. Время — это даже не физика, это философия. Измерять философские процессы астрономическими величинами можно только условно. Сейчас время течет очень медленно, мир сдвигается по течению, а вот сутки — сутки остались такими, какими и были раньше. Земля же не прекратила вращаться вокруг своей оси и вокруг Солнца, верно?
— Ну… да, пожалуй.
— Еще момент — все сюда проваливаются из двухтысячного года. И так последние десять лет.
— Как так? — спросил я.
— Два варианта — или эти слои отстоят друг от друга на столько времени, а каналы отсюда образовались только в двухтысячный, или мы попадаем сюда с разной скоростью, просто этого не замечаем. Тут утверждать наверняка не возьмусь, моя модель допускает обе версии.
— То есть все же плотина сдвигается к водопаду? — спросил я.
— Да, так вернее, — подтвердил Милославский.
— Сколько еще осталось?
— Не знаю. Долго. Но опять же, долго это как? По скорости разрастания областей Тьмы, по частоте появлений ее порождений — лет сто.
— Помрем раньше, — усмехнулся Кирилл.
— Уверены? — обернулся к нему профессор. — Лично я — нет. Не стареем же. Да и какая жизнь наступит тогда, когда Тьма займет хотя бы половину суши, а? В норах жить будем, носа не высовывать, друг друга жрать.
— Хм… да… и вправду…
— А что там, в границах Тьмы? — спросил я.
— Никто не видел. Заглянуть не можем, там и воздействие на психику такое, что люди с ума сходят, и тварей столько появляется, что не прорвешься. Сектанты разве что забегают кратковременно, но у них не спросишь.
— А пытались?
— Еще как, только шкура клочьями, — поморщился он. — В любом случае, то, что находится там, настолько же враждебно человеку, который по сути порождение Света, как тот самый свет — темноте, огонь — воде. Несовместимость. Я даже допускаю, что не только порождения Тьмы прорываются к нам, жуткие и опасные, но и порождения Света прорываются туда, во Тьму, сея ужас и смерть. Мы не можем проверить, но исключить такого не можем.
* * *
Милославский загрузил. Не в плохом смысле этого слова, просто задумался сильно после беседы с ним. Уселся на мотоцикл и сидел на нем изваянием в плащ-паатке минут десять, пытаясь привести в порядок мысли.
— Володь!
Голос подошедшего Кирилла Баринова вывел меня из оцепенения.
— Ась? — обернулся я нему.
— Ты в какую сторону?
— Туда, — показал я рукой. — На Краснопролетарскую, к аэродрому.
— О, отлично! — обрадовался он. — У первого КПП высадишь?
— Если покажешь, где это, — честно ответил я.
— Не доезжая аэродрома, справа. Тебе по пути. А я оттуда с попуткой на работу уеду.
Я вспомнил, что по карте ТЭЦ за периметром. Точнее даже в отдельном периметре, как стратегический объект особой важности.
— Не вопрос, — кивнул я. — Вон, в люльку залезай. Ну чего, договорились с профессором?
Кирилл задержался, когда я выходил, спрашивал что-то насчет собеседования.
— Надеюсь. Может и возьмут.
— На ТЭЦ плохо? — спросил я, трогая мотоцикл с места.
— Скучновато, если честно. Ты же слышал, что я сказал? Тут, блин, в новый мир попадаешь — и следишь за состоянием проводки фактически. Оно того стоит? Тут с экспедициями ходить как Ливингстон!
— Схарчат и тебя, и Ливингстона, и даже Стэнли, если следом увяжется.
— Да знаю, но все равно, к каким-то знаниям быть ближе хочется.
— А сисадмином сидел — увлекательно было? — подколол его я.
— Ну… как сказать… бывало что и увлекательно. В интернете в форумах ругался, почти круглосуточно.
— На тему?
— Да разные. Все больше про смысл жизни, пожалуй. Или как нам обустроить страну, когда все вокруг дураки, один я умный. Тут ведь если кто не прав, то клавиатура под пальцами раскаляется. А мне всегда было что сказать, по любому поводу.
Последние слова он произнес с заметным ехидством, причем адресованным самому себе. Похоже, что неделя здесь уже успела сильно поменять акценты на предмет что считать важным, а что так и не очень.
Мы пронеслись по довольно пустынной в разгар рабочего дня Советской, при этом я еще успел помахать рукой стоящему на крыльце шашлычной Шалве, когда проезжали мимо, потом свернули на Засулич, к нашей общаге, и по ней, как подсказывал Федька, проехали до конца, до поворота на Краснопролетарскую.
С мотоциклом я уже освоился на все сто, и к тормозам привык, и к управляемости, поэтому возле КПП остановился лихо, даже с полуразворотом, вроде как выпендрился. Кирилл выбрался из тесной коляски, потянулся, сказал:
— А ничего ты так катаешься, мне понравилось. Надо бы самому чем-нибудь с колесами обзавестись, а то там…, - он указал большим пальцем почему-то себе за спину, хотя явно подразумевал мир, из которого попал в Отстойник. — … Там как раз на машину накопил, и такой облом.
— А оно тебе надо? — чуть удивился я. — Куда тут кататься?
— Ну… была бы, — относительно логично обосновал он свое желание.
— Если только так… Ладно, бывай, увидимся еще, — заторопился я, вспомнив о намечающемся свидании.
— Будь здоров, — кивнул и он и направился к вытянувшейся вдоль стены ДОТа скамейке под навесом, где уже сидели три человека в ожидании машины на ТЭЦ, судя по всему.
Аэродром оказался совсем близко. Улица Краснопролетарская обогнула какой-то большой промышленный корпус, и я почти сразу уперся в шлагбаум, зацепленный за крючок, возле которого никто не дежурил. Само же здание было с фасада прорезано многочисленными воротными проемами без створок, и превратилось в нечто вроде чрезвычайно капитально возведенного ангара. Прямо перед ним бок о бок стояли два простенького вида биплана на больших колесах — знакомые по картинкам и фильмам легендарные По-2, "рус фанера".
За шлагбаумом стояли две машины — сверкающая свежей серой краской полуторка с надписью «Аэродромная» и небольшой внедорожник с прицепом, похожий на лендлизовский, с такой же надписью, который я при этом не опознал, никогда такого не видел. Возле полуторки возился, присев, какой-то мужик в черном танкистском комбинезоне и сбитой на затылок кепке вроде бейсболки. Он обернулся на солидный звук тарахтящего на холостых «харлея», поднялся медленно, опершись измазанными в масле руками о колени, и подошел к шлагбауму.
