Проснулся. Вскочил дико вращая глазами, постепенно успокаиваясь. Повернулся, глядя на опухшие за ночь трупы. Умылся болотной водой, шипя сквозь зубы от боли в искусанном паразитами лице, поднялся, прихватив автомат мертвеца и снаряженные магазины. Не испытывая никакого отвращения, Иоахим порылся в карманах убитых, от которых уже начало пованивать. Нашел смятый, завернутый в салфетку бутерброд с колбасой и сыром. Съел.
Насытившись, штурмгауптфюрер СС Иоахим Грубер понял, что будет делать дальше. Он уедет из этой проклятой страны, чего бы это ему ни стоило. То, что надломилось в нем раньше, окончательно сломалось этой ночью. Новому Груберу было плевать на эту войну, на фюрера, на фатерлянд. Он радовался пению птиц, жужжанию пролетевшего мимо шмеля, съеденному бутерброду мертвеца.
Почувствовав прилив сил, Иоахим повесил автомат на шею и, тяжело опираясь на палку, вяло побрел обратно, туда, где его ждали госпиталь и надежда на дорогу домой…
Они старались не подавать виду, но было ясно, что старшие в растерянности. Не раз сверялись с картой, проверяли, вышли ли они на запасную точку, не ошиблись ли? Но все ориентиры совпадали, ошибка была невозможна.
– Вот эта клятая расщепленная березка, вон озерцо, вот белый камень! – Выйдя из себя, «Бородач» не выдержал и начал ругаться, что твой боцман. Георгий Михайлович положил ему руку на плечо, тот выдохнул, успокаиваясь. – Что делать будем, Жора?!
– Что придется, то и будем делать! – «Очкарик» улыбнулся. – Придется, так мы этого немца на себе через фронт потащим! Посмотри на молодых, вон ребята молодцы, спокойно держатся! Что-то ты, старик, расклеился.
«Бородач» криво ухмыльнулся. Он не расклеился, просто не видел выхода из создавшейся ситуации. Решено было подождать еще несколько дней, а там… ну а там выбираться как придется…
Иван сидел у березки, хмуро глядя на безмятежную поверхность озерца. Невдалеке, за его спиной, Николай и Георгий Михайлович возились у костерка, сооружая ужин для привередливого пленника. Они вполголоса переговаривались. Конкин заметил, что Коля все больше отдаляется от него. Он и сам почувствовал, когда это произошло – после того кровопролития на ножах, после которого геройски погиб Оол. Удальцов испугался его звериной радости от вражеской крови. А если быть совсем честным, Ваня испугался самого себя ничуть не меньше.
Он очень устал за эти дни. Конкин знал, что война будет продолжаться еще долго, пожалуй, целую вечность. Вечность крови, вечность страха, вечность смертей. Он был еще слишком молод, чтобы понимать всю грандиозность событий, в которых участвовал, но Иван знал, что делает правильное дело. Потом, совершенно неожиданно пришла Катя. Пришла в его мальчишеское сердце. И у Вани сразу стало светло на душе. Он представил себе, как увезет ее домой, в Москву. Отправит в вечернюю школу, потом в институт. Представил себе, как она будет гладить его рубашки, наливать чай, целовать его усталые плечи…
Катя – рыжие веснушки,
Катя – теплая весна,
Ты как сон из-под подушки
В мое сердце приплыла…
Я мечтаю, ненароком,
В твое сердце заглянуть.
И из этой суматохи
С тобой вместе улизнуть…
– Как жизнь, мечтатель? – вырвал его из грез «Бородач». Он запыхался, по лицу его стекали крупные градины пота, но глаза были веселы и светились искорками. – Да ты у нас, оказывается, поэт…
– Я что, вслух говорил? – смущенно спросил Иван и неожиданно для самого себя покраснел.
Вместо ответа «Бородач» бросил на землю убитого стрелой зайца, поправил висящий за спиной лук и, картинно подбоченясь, встал в позу, опершись на автомат, как на трость. Шумно прокашлялся и продекламировал:
Мечтаешь ты о совершенстве,
А я хочу лишь тишины…
Душа твоя парит в блаженстве,
А я всего лишь вижу сны…
Они присели рядом, спина к спине, погруженные в свои мысли, задумчивые и мечтательные. Потом Ваня почувствовал теплую руку на своем плече.
– Кем ты думаешь стать после войны? – серьезно спросил его «Бородач». – С кем ты хочешь быть, я уже знаю, видел. Выбор одобряю.
– Я об этом стараюсь не думать, – растерянно ответил Конкин. – Ну, о том, что будет после войны. Не знаю. Я уже столько всего нагородил, столько крови пролил, наверное, на реку хватит…
– Ты боишься, Иван? – глухо спросил его собеседник.
Ваня не ответил. Он сидел спиной, и «Бородач» не видел из-за его широких плеч выражение лица. Но Ваня вдруг повернулся к нему с улыбкой:
Не за себя боюсь я,
Друг мой,
За ту страшусь,
Кого люблю…
Глаза «Бородача» от удивления округлились, а потом он громко, в голос, расхохотался…
– Ладно, пошли жрать, Есенин!
Каша была вкусной. Ребята весело стучали ложками по металлическим котелкам, пока еда не кончилась. Хотели попросить добавки, но попридержали языки – Георгий Михайлович выдал ровно столько, сколько мог. Он четко рассчитал рацион и строго его придерживался, и как Удальцов к нему ни подлизывался, «Очкарик» был суров и неумолим…
– Дети, сразу видно, что вы не читали мемуары зоолога Стефанидеса, – лукаво поглядывая на товарищей, говорил он. – Так вот, там черным по белому написано, что главная работа не отловить зверя, а доставить его живым в зверинец!
Он вышел из-за дерева совершенно неожиданно, когда маленький отряд отдыхал после приема пищи, но Георгий Михайлович уже держал автомат на изготовку, а «Бородач» откинул назад руку с ножом, блестящим между пальцами. Стараясь не делать резких движений, Паша Гогачев растерянно махнул рукой и снял пилотку, но его и так уже узнали.
Подбежали и обнялись, стараясь не шуметь лишний раз в лесу. Присели, шепотом разговорились. Георгий Михайлович мягко, но уверенно прервал поток вопросов, которыми Гогачев засыпал пришедших.
– Ты нам главное скажи, – «Очкарик» нахмурился. – Вы рацию спасли?!
– Да, конечно спасли, – Гогачев серьезно посмотрел на него. – А как же?! Это же связь!
– Молодцы! – Георгий Михайлович улыбнулся, отчего лицо его сразу разгладилось и помолодело. – Сколько вас осталось?
– Пятеро, считая меня, – Паша скорбно покачал головой. – Мало нас осталось, мало. Как командир? Как наши?
– Живы! Сейчас не время обсуждать, – Георгий Михайлович озабоченно покачал головой. – У нас вообще времени почти не осталось. Так что давай сюда радиста, хотя нет, лучше веди меня к вам в расположение…
– Да зачем же? – Гогачев улыбнулся. – Мы ж на том берегу, пять минут ходьбы, сейчас я наших приведу…
«Центр» ответил почти сразу. Шифровка предписывала готовиться к встрече борта, спешно отыскать подходящее место для приема самолета. Место нашлось – поле у сгоревшей деревни. Несмотря на риск, Георгий Михайлович согласился, тем более что поле было ближайшим подходящим местом для приема самолета.
