Героями не рождаются
Грубер был недоволен. Русские, оказавшиеся между молотом и наковальней, не спешили сдаваться и отвечали бешеной стрельбой. Штурмгауптфюрер потерял уже половину своих убитыми и ранеными, но отступать не собирался, ему во что бы то ни стало необходимо было отплатить за нападение на объект и вернуть фон Айзенбаха, живым или мертвым. Нахмурившись, Грубер подозвал к себе рядового и приказал скорректировать огонь минометов на склон холма, так, чтобы осколки засыпали укрывшихся русских сверху…
Почему-то было совсем не страшно. Немчура расположилась совсем рядом, буквально в шагах двадцати от него суетился минометный расчет. Рыбаков мог даже узнать некоторых из эсэсовцев, которые еще совсем недавно мучили его и его товарищей, превращая людей в скотов. Вот они, взмокшие от работы, пускают мины, одну за другой. Виктор прицелился, но крепкие, как сталь, пальцы вцепились в его плечо. Отрядный старшина с окровавленным бинтом на левом плече прижал указательный палец к губам.
Внезапно из леса выбежал еще один немец. Он что-то прокричал минометчикам, те согласно покивали и стали что-то подкручивать в своей машинке. «Ага, корректируют огонь», – подумал Рыбаков и с уважением посмотрел на старшого. Налейко внезапно сделал страшные глаза и схватился за автомат. Рыбаков поднял карабин и начал стрелять одновременно с разведчиком. Минометчиков и корректировщика положили на месте.
– Беги в те кусты! – яростным шепотом приказал Налейко Рыбакову. – Будешь крыть оттуда, понял?
Виктор кивнул и, схватив карабин, бросился через полянку. Сзади раздался свист и топот ног. Нырнув в кусты, Рыбаков буквально почувствовал летящие над ним пули. Раздался треск очереди, старшой прикрывал напарника. Рывком перекатившись через колючие ветви, лежа на спине, Виктор выстрелил навскидку, не целясь, и угодил точно в грудь оказавшегося неожиданно рядом молодого эсэсовца. Тот, смешно всплеснув руками, выронил автомат и рухнул на землю…
Русские огрызались все яростней. В какой-то момент стрельба послышалась с флангов, очевидно было, что их обходили. Внезапно смолк миномет, стрельба раздалась сзади! Скрипнув зубами, штурмгауптфюрер схватил автомат и ринулся к минометчикам. Впереди него бежали трое. Рассыпавшись, они держали оружие на изготовку. Внезапно хлесткая автоматная очередь положила бегущих впереди. Грубер на бегу рухнул на землю; ухитрившись сгруппироваться, кувыркнулся вперед. Затем перекатился набок и открыл огонь по кустам.
Что-то резко ударило Иоахима в грудь, заставив бросить автомат. Боль пронзила все тело, в глазах потемнело. Выдохнув, штурмгауптфюрер откинулся на спину и потерял сознание…
– Зажимайте их! – Бледный от боли Ерошкин говорил вполголоса, слабо шевеля губами. – Осколок, впившийся ему в спину, отрядный фельдшер вынул быстро, работая под пулями и визжащими снарядами. – Все вперед! В атаку!
Подполковник еще отдавал приказы, но его уже никто не слушал. Ожили все стволы, с криками притаившиеся за камнями люди поднялись в атаку, бросились вперед. Немецкий огонь ослаб, так что большинство атакующих сумели рывком преодолеть опасную зону. Стрельба переместилась в лес…
Опытный медик, фельдшер Суматохин, был хорошим специалистом, он сразу определил угрозу пневматоракса, когда нарушается герметичность внутригрудной оболочки легких и те сжимаются комком, парализуя дыхание. Недолго думая, Суматохин сорвал целлофановую оболочку с куска немецкого сала, которое держал в нагрудном кармане, и налепил на рану на спине командира. Перебинтовал раненого подполковника, оставив краешек целлофана торчать из-под бинта. Фельдшер аккуратно посадил Ерошкина, прислонив спиной к камню. Достал плоскую металлическую флягу, затормошил подполковника:
– Хлебните, товарищ командир! Вам сейчас нужно…
– Что, спирт? – Ерошкин посмотрел на фельдшера мутными от боли глазами и прохрипел: – Ты же знаешь, я не пью.
– Пейте, пейте, Сергей Константинович, я вам как медработник говорю, – Суматохин сунул флягу ему в руки. – Вам укол обезболивающий делать нельзя, а боль снять необходимо. Хлебните, я ж вам не для веселья даю…
Стрельба стихла, лишь кое-где раздавались отдельные выстрелы. Эсэсовцы не сдавались, да их никто и не собирался брать в плен. Трое или четверо из них, засев в овраге, пытались было оказать сопротивление, но их окружили и закидали гранатами.
Они снова собрались на поляне у холма. Отряд значительно поредел, погибли многие. Весельчак Налейко, раненный в грудь, умер быстро, с улыбкой на губах. Ерошкин подумал, что, несмотря на всю свою важность и серьезность, старшой был молодым еще человеком. К подполковнику подошел Рыбаков, хотел что-то сказать, но командир махнул рукой.
– Позже, позже! – Говорить было тяжело, фельдшер поддерживал его сбоку, но Ерошкин напрягся и слегка оттолкнул Суматохина. Выпрямился. – Отряд, стройся! Собираем наших, раненых понесем! Своих не бросаем! Собрать все оружие, боеприпасы! Павших похоронить!..
Все вокруг хохотали, веселились, наслаждались жизнью. Смех был какой-то неестественный, тем более что рядом никого не было. Иван попробовал было пошевелиться, но почувствовал, что соскальзывает.
Покрашенные масляной краской школьные стены были очень скользкими, ухватиться было не за что. Иван уперся ногами и спиной, пытаясь удержаться и не упасть. Положение его можно было бы назвать смешным, если бы не пугающая бездна внизу. Иван висел в проеме между лестничной клеткой и стеной. Проем оказался неожиданно широким, так, что, изо всех сил упершийся в лестницу ногами, Иван все равно соскальзывал вниз. Он попробовал было закричать, но сжавшиеся от ужаса легкие не давали издать ни одного звука. Лишь слабый хрип вырвался из горла, да и тот был заглушен дикими криками неистового веселья, несшегося, казалось, отовсюду.
Внезапно послышались шаги. Сверху спускались трое в черных одеяниях. Приглядевшись, Иван узнал монашеские одежды, кресты, висящие на груди пришедших. Они шли вниз весело, но веселье их сильно отличалось от царящей вокруг вакханалии. Они мило, по-доброму улыбались друг другу, обнимая своих товарищей за плечи.
– Помогите, братцы! Погибаю! – сумел выговорить Иван, напрягшись из последних сил, протягивая к монахам руки.
– Ну и в положение ты попал, – рассмеялся старший из монахов. Улыбаясь, все трое подошли к Ивану, взяли его за руки, легко вытащили наверх. Отдышавшись, Ваня встал, кинулся благодарить уходящих монахов. Те лишь отмахивались от него, постепенно удаляясь все дальше и дальше…
Неожиданно, один из монахов обернулся. Сжимаясь от страха, Иван узнал его лицо. Это был его двоюродный брат Илья, умерший от туберкулеза лет в пятнадцать. Вот он, живой, стоял перед Иваном, пристально и скорбно глядя ему в глаза. Затем Илья поднял правую руку и грозно покачал перед лицом вытянутым указательным пальцем. Как отец, что грозит своему непослушному чаду. Повернулся и медленно пошел прочь, вслед за своими товарищами. Ваня бросился было за ним, но ноги его увязли в полу, стали тяжелыми, просто неподъемными. В отчаянии он заломил руки и закричал:
