– Говорите, Временное правительство с диктаторскими полномочиями, – я задумчиво постучал пальцами по столу. – Позвольте узнать, и кого же вы видите главой этого временного правительства?
– Меня обвиняют в честолюбивых замыслах, – Пестель заговорил тихо и даже как-то поник, как будто из него выпустили весь воздух – видят во мне честолюбца, который намерен в мутной воде половить рыбу. Это всеобщее предубеждение мне удастся разрушить, наверное, только тогда, когда я перестану быть председателем Южной думы и даже удалюсь из России за границу. Но поверьте мне, я стремлюсь только быть таким же бескорыстным, как Вашингтон. Если хотите, Иван Михайлович, я за себя даю вам слово, когда русский народ будет счастлив, приняв «Русскую Правду», я удалюсь в какой-нибудь киевский монастырь, и буду доживать свой век монахом!
В слова Пестеля, я конечно особо не поверил, но и фанатика, готовым ради личной власти пуститься во все тяжкие, я в нем тоже не увидел. Уступить ему бразды правления в новой республиканской России можно было бы, но вот беда, нет у него, к сожалению, моих знаний 21 века и … смартфона с горой техдокументации. Пестель продукт своего времени, и куда выведет его кривая возможного правления в России неизвестно, а у меня, по крайней мере, есть компас – послезнание, а потому, я себе отчетливо представлял магистральные пути дальнейшего перспективного развития общества и в особенности промышленности, да и экономики в целом. Поэтому-то, во главе Временного правительства, я видел лишь исключительно свою собственную кандидатуру и никого более.
– Думаю, на такие жертвы вам идти незачем, вы еще долго будете нужны свободной России! Но вы, Павел Иванович, так и не ответили на поставленный перед вами вопрос …
– А что тут отвечать? – Пестель пожал плечами. – Если вы сделаете то, что обещаете, и возьмете власть в Петербурге – то вам и карты в руки! Из своей столичной управы можете избирать главу Временного правительства, я соглашусь с любой кандидатурой, а Учредительный собор все расставит по местам.
– Абсолютно с вами согласен, Павел Иванович! И к аналогичным мыслям прямо или подспудно в меру своих сил склоняю Северное общество. В столичном регионе возьмет власть и наведет порядок Северное общество, на юге – Южное, и даст Бог в Москве, мы с вами объединимся, по пути разагитируя или добивая все роялистские силы! А там уж будем думать, по какой конституции жить – по моей ли, по вашей, или, может быть от той и другой возьмем по-немногу, – я улыбнулся. – Но все равно, какой бы вариант не восторжествовал, он априори будет во сто крат лучше нынешних российских законов. От этой платформы я и предлагаю нам отталкиваться, что скажете?
Пестель молча встал, и мы в знак достигнутого полного взаимопонимания пожали руки. Но расходиться с Пестелем я не спешил, мне еще требовалось прозондировать почву в Васильковской управе.
– Павел Иванович, можете мне обрисовать ситуацию, сложившуюся в Васильковской управе?
Пестель тяжело вздохнул.
– Муравьев Александр Николаевич, Враницкий, Тизенгаузен и Повало – Швейковский предлагают захватить царя на смотре 3-го корпуса в Белой Церкви летом 1825 года. Белоцерковский план один в один похож на бобруйский, с той только разницей, что теперь захватить царя должны будут не солдаты, а офицеры – члены общества и тут же его убить. Параллельно васильковцами разрабатывается план мятежа в Лещинском корпусном лагере с последующим походом революционных сил на Киев, Москву, Санкт – Петербург … Сергей Муравьев полагает, что достаточно только выступить, как всеобщее сочувствие народа и замешательство правительства обеспечат полный успех революции.
– В свете озвученных мною планов, я думаю, вы с господином Юшневским, будучи директорами Южного общества, понимаете, что такая активность васильковцев абсолютно лишняя и преждевременная. Надеюсь, в ваших силах охладить эти не в меру горячие головы?
– Не беспокойтесь, мы их постараемся образумить! Тем более Трубецкой в Киеве развернул активную деятельность, пытаясь перетянуть их на свою сторону, – Пестель не хорошо улыбнулся. – Трубецкой же в ваши планы по срокам восстания посвящен?
– Естественно он в курсе. И чтобы вы знали, всю затеянную им «мышиную возню» по перетаскиванию сторонников я не одобряю. Мы делаем общее дело и эти фракционные разборки совершенно лишние.
– Здесь, Иван Михайлович, с вами не поспоришь. Я так понимаю, что вы, будучи проездом в Киеве с вышеназванными членами Васильковской управы не встречались?
– Нет, не встречался ни с ними, ни с Трубецким, счел нужным в первую очередь поговорить с вами.
– Приятно это слышать. Кстати говоря, в Одессе вы долго намерены пробыть?
– Да век бы мне эту Одессу не видать! Мне там делать совершенно нечего, путешествие туда я затеял только для отвода глаз.
– Ясно, в таком случае, возможно, вы на обратном пути сочтете нужным побывать на свадьбе Сергея Волконского и Марии Раевской в Киеве? Там бы мы могли встретиться, обсудить с васильковцами и Трубецким наши дела?
– Хорошо, не возражаю, – я встал и протянул руку. – Господа! Павел Иванович, Алексей Петрович! Приятно было с вами познакомиться. Завтра я отбываю в Одессу, надеюсь, в Киеве еще свидимся, до свидания.
* * *
февраль 1825 года г. Киев
Отгуляв свадьбу у Волконского, я вместе с Пестелем и Трубецким остались погостить в доме на Печерске. Дело в том, что в конце прошлого года Сергей Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин встречались с представителем от Польского общества Гродецким и теперь уже мы, лидеры Северного и Южного обществ ожидали с ним встречи с целью достигнуть окончательных договоренностей между польским и русским обществами. Пестель выражал опасение, как бы поляки, воспользовавшись слабостью России в момент революции, не попытались возвести на престол великого князя Константина Павловича, рассчитывая, что в благодарность он возвратит им независимость. И потому хотел потребовать от поляков согласия на убийство Константина в момент переворота.
И через несколько дней мы встретились с полномочным представителем от Польского общества князем Яблоновским. Сначала говорили о независимости Польши и ее границах, потом обсуждался вопрос, как поступить с Константином Павловичем.
– Россия, – с апломбом заявил Пестель, – берет Польшу под свое покровительство и будет служить ручательством в неприкосновенности ее пределов, а тем паче ее существования. Но с условием, чтобы верховная власть была устроена в Польше так же, как в России. Аристократия же, на богатстве или на привилегиях и правах родовых основанная, должна быть навсегда отвергнута и весь народ польский должен составить одно сословие.
Шляхетского революционера такой радикализм Пестеля совершенно не устраивал. Зачем им, гордым полякам, спрашивается, нужна опека России? И здесь я был с Яблонским согласен.
– Павел Иванович, – вежливо отвечал поляк разгоряченному Пестелю, – мы только тогда сможем войти с вами в соглашение, когда вы признаете независимость Польши, и не будете вмешиваться в наши внутренние дела.
– Если вы не примете наши предложения, – Пестель медленно отчеканил каждое слово, – то по совершении переворота Польша войдет в состав Российского государства и независимости не получит!
Пестель прекрасно отыгрывал свою роль «плохого полицейского», особенно учитывая то, что высказываемая им позиция была его собственной, накануне мне больших трудов стоило его переубедить. Польшу он желал видеть каким-то полугосударством, зависимым от России. Только мои доводы о том, что инородный организм в теле российской государственности обязательно будет его разъедать и дестабилизировать, заставили Пестеля поменять свою позицию.
На Трубецкого Пестель глядел волком. Князь, на словах в Киеве, в обтекаемых выражениях, выказывая поддержку крайне радикальным предложениям васильковцев по цареубийству, вбивал клин между Васильковской и Тульчинской управами. Свои действия Трубецкой объяснил мне исключительно лишь заботой о Северном обществе, что раскол Южного общества усилит северян и ослабит Пестеля, так как князь, по его же словам, «ни в одном пункте не одобряет пестелевской конституции…». Мне все эти абсолютно неуместные подковерные интриги Трубецкого категорически не нравились, но на конфликт я с ним не пошел, просто дал ему понять, что «овчинка не стоит выделки» – минусов во всем этом может оказаться гораздо больше, чем плюсов. Я знал, что планы Трубецкого внести в ряды южан раскол не осуществятся, а потому вмешиваться не стал.
