Общество, оставшись без своей прекрасной половины, тут же забыло про сальности и поменяло тему разговора. Теперь пришло время байкам про охотничьи подвиги. Сначала всяк хвалил себя, потом соседа, и все вместе — Ваську Трегубова. Даже пьяными вассалы и друзья не забыли, чье вино они пьют и дружно запели осанну своему сюзерену.
В их рассказах все произошедшее в имении представало как бы в ином, былинном свете. Причем главными героями нового мифа оказались не мы с Иваном, а ни много, ни мало сам Василий Иванович Трегубов, спасший не только губернию, но и всю Российскую империю от страшной опасности.
Оказалось, что один он все предвидел, предусмотрел и в героическом противостоянии самолично наказал зло и порок. Приживалы льстили хозяину с такой простодушной прямолинейностью, что любого нормального человека от этого должно было стошнить. Однако Василий Иванович охотно соглашался со всеми славословиями, и его ничуть не смущало мое присутствие, свидетеля и, так сказать, основного участника событий. По рассказам очевидцев, получалось, что страшного зверя победил самолично Василий Иванович при пассивном, весьма незначительном, участии присутствующих сподвижников.
Правда и то, что несколько теплых слов произнесено было и обо мне, как вложившем свою малую толику в великую победу Трегубова. Понятно, что об отсутствующем Иване свидетели и летописцы подвига вспомнить вообще забыли.
Василий Иванович, полностью насладившись заслуженным триумфом, так воодушевился, что сам принялся рассказывать о своем беспримерном героизме. От такого беспардонного хвастовства и вранья у меня даже начало ныть выбитое плечо. Особенно он почему-то напирал на свою меткость и замечательный второй выстрел (чуть не стоивший мне жизни).
Только однажды, встретившись с моим насмешливым взглядом, чуть смутился и, как бы между делом, похвалил мою ловкость и увертливость. Будь я трезв и не оказывай он Але подчеркнутого, с оттенком интимной фамильярности внимания, я бы, скорее всего, оставил его глупую похвальбу без внимания. Теперь же я был так раздражен, что на его очередной панегирик собственной меткости я ехидно заметил, что выстрелов по волку было четыре, а пуль в него попало только три.
Василий Иванович вспыхнул, надулся, по-детски обиделся и сказал, что за свою меткость он ручается, и что особенно точен был его второй выстрел.
— Особенно, ежели вы метились не в волка, а в меня, — прервал я опостылевшее мне хвастовство.
— Как так, в вас?! — закричал разгоряченный хозяин.
Я рассказал, как его пуля чуть не снесла мне голову. Трегубов окончательно обиделся и принялся спорить. Разговор перешел на повышенные тона и мог окончиться крупной ссорой. Вылечить человека только затем, чтобы потом убить на дуэли, было глупо. Я сумел взять себя в руки и предложил:
— Зачем нам попусту препираться, не лучше ли заключить пари?
— Извольте, — согласился Трегубов. — Только кто нас рассудит?
— Да вот хотя бы Павел Иванович, — подольстился я к становому приставу.
— Так меня же здесь не было, — удивленно сказал Чириков.
— Вам нужно будет провести следствие, и его результаты определят правоту одного из нас.
Идея таинственного «следствия» подвыпившей компании очень понравилась, хотя никто из присутствующих не понимал, к чему я клоню. Детективной литературы на Руси еще не читали.
Я рассказал суть предлагаемого следственного эксперимента. Нужно было реконструировать обстановку, проследить путь пули от окна, из которого стрелял помещик до моей головы, сначала отыскать место, куда она попала, а потом и саму пулю.
Дело упрощалось тем, что попасть она была должна непременно в стену каземата, против которого я стоял в тот момент. К тому же пуля была свинцовой и не должна была сделать рикошета, а напротив, расплющиться о каменную стену и упасть на землю.
Простота идеи захватила участников следственного эксперимента. Пир тотчас прекратили. Все гости высыпали наружу. Трегубова отнесли в его комнату и усадили у окна. Дворовых людей расставили на те места, где мы находились во время происшествия.
Я наглядно показал, куда должна была попасть пуля. Добровольные помощники начали осматривать стены каземата и ползать по земле, так что через несколько минут отыскалось и место, куда она попала, и сама пуля.
Окрыленная успехом и причастностью к «следствию», толпа радостно вернулась в дом. Расплющенная о стену пуля была представлена и осмотрена. Трегубову крыть было нечем, он этим очень огорчился и, со слезами на глазах, принес мне свои извинения. Потом полез целоваться и пить на брудершафт.
Так оказалось, что я, мстя за невинные ухаживания за своей женой, грубо разрушил героический миф, которым этот недоросль мог бы утешаться всю оставшуюся жизнь. Однако никаких угрызений совести я не испытывал, как и сочувствия к ребячливому баловню судьбы.
Устав от расследования, присутствующие вернулись в пиршественную залу и удвоили усилия по опустошению хозяйского винного подвала. Уже через полчаса разговоры вошли в прежнее русло. Подхалимы опять запели дифирамбы Василию Ивановичу, и все вернулось на круги своя, разве что решившим дело теперь сделался не второй, а первый трегубовский выстрел.
Пьянка, между тем, все продолжалась и даже расширялась. Подъезжали с визитами все новые и новые соседи, так что свидетелям необычного происшествия можно было раз за разом рассказывать одно и то же в самых разных вариантах. Уже стемнело, когда мне с большим трудом удалось уговорить раненого отправиться в постель. Как только его унесли в спальню, гулянье начало стихать. Часть гостей разъехались по домам, приживалы расползлись по своим углам, а за ними отправились в свои комнаты и мы с приставом.
Пьяный и усталый, я вернулся к себе и застал свою любимую за чтением повести Карамзина «Наталья, боярская дочь». Читала она при свечах громким шепотом и довольно бойко.
Скучная и наивная история захватила ее целиком. Она рассеяно улыбнулась мне и вернулась к чтению. Я смутно помнил, что оканчивается повесть свадьбой, и это меня порадовало: утешать жену так же, как вчера, после «Бедной Лизы», у меня сегодня не было сил. Последнее, что я успел подумать, проваливаясь в сон, это то, что Алю нужно научить читать про себя.
Я так долго спал, что, проснувшись, испытал тревожное чувство, что упущено много времени, и едва ли не жизнь прошла мимо. Я вскочил с постели, тихо, чтобы не разбудить Алю, оделся. В доме было тихо. Никто не стучал сапогами по коридору и громогласно не демонстрировал своего хозяйственного рвения. То ли дворня тунеядствовала на господский лад, то ли была так вышколена, что не мешала по утрам почивать хозяину и его гостям.
