— Спасибо, Буркан, — сказал Гоша и, устыдившись, что зовет кента лагерной кличкой, крепко стиснул ему руку выше локтя. — Спасибо, Женька.
— Давай, давай, — поторопил его усатый, широколицый и крепкий, как черный жук, прапорщик. — Автобус ждет. Мне еще вас усих на вокзал возиты!
Гоша обнял Леню Борща, дружелюбно и увесисто стукнул его по спине.
— Пока, Леха, — сказал он. — Освободишься — давай сразу ко мне в Саратов. Там все схвачено будет, братан.
Все сделаем в лучшем виде!
— Давай-давай, швидче, хлопчику! — нетерпеливо сказал прапорщик. — Прощаешься, як на усю жизнь.
— Конечно, на всю, — сказал Гоша Шепель. — Я больше в зоне париться никогда не буду.
— Ага, — саркастически сказал прапор. — Слышали мы это, и не раз. А потом бачишь, через полгода снова предбанник топчет: бачь мэне, ридна и кращая администрация, вы мэни не помните, я у вас инше кроком на промзону ходил?
— Типун тебе на язык, — независимо, как и полагается свободному человеку, что только по случайности находится за колючей проволокой, сказал Шепель. — Это придурки пусть сидят, у нас и на воле делов хватает. Верно, Буркан?
— Пошли, — сказал прапор. — Деловой ты, я смотрю, да картавый. ПКТ по тебе плачет.
Они прошли на КПП, рядом с которым толпились вэ-вэшники, ДПНК долго и придирчиво изучал документы Шепеля, режимник шмонал нехитрый багаж освобождающегося зэка на предмет обнаружения запрещенных к выносу вещей и записок, но Шепелю это было все равно. В досмотровой он сбросил робу, впервые за последние десять лет облачаясь в цивильный костюм, приготовил носовой платок, но прапор был битым и, заметив платок, посоветовал его убрать. «Не ровен час с администрации заметят. Обратно, конечно, не посадят, а пряников можешь отхватить в количестве, достаточном на всю дорогу до дому». Подумав немного, Гоша Пеногон и сам отказался от ухода из зоны на понтах. В конце концов от зо-новской пыли коры свои и на вокзале в спокойной обстановке оттереть можно было.
В автобусе, кроме него, был еще какой-то чмырь из опущенных, кажется, из второго отряда. Конечно, обидно было немного, что освобождался Гоша с таким вот чмо, а не с кем-нибудь из достойных, но воле, блин, в рот не заглядывают, воля приходит как хочет. Главное, что с этого момента он на свободе.
Против ожидания на самый вокзал усатый прапорщик их не повез.
Высадил на остановке электрички «Заканальная», сказал пару дежурных слов о порядке и дисциплине, но Гоша сегодня таких слов наслушался и от козлов из СВП, и от режимников, и от воспитателей, поэтому слова прапорщика на него произвели обратное впечатление.
Опущенного прапор с ним не оставил. Наверное, на тот случай, чтобы Пеногон не отобрал у того гроши, выданные на дорогу. Куда прапорщик его повез, Гоша не особенно вдавался. Может быть, у этого прапорщика с чмошником любовь была, ему-то, Шепелю, какое до этого дело?
Он немного послонялся по остановке, чуточку поприставал к продавщице из киоска, но та была слишком серьезной и на флирт Шепеля не ответила. Смотрела, как на прокаженного, словно у Шепеля на лбу написано, что он только сегодня из зоны вышел. Впрочем, это было не столь уж и важно, как раз подошла электричка, и Шепель поехал в центр города на железнодорожный вокзал. Вагон электрички был обшарпанным и убогим, но и это не портило настроения. Каждая шпала, громыхнувшая под колесом этого обшарпанного вагона, приближала Георгия
Шепеля к дому.
Прошлое он вспоминать не хотел. Прошлое было как дурной сон и осталось где-то в темном жутком тупике, из которого он сейчас выбирался. Еще на малолетке он прошел курс лечения от наркотической зависимости и впоследствии к «ширеву» не тянулся, хотя, чего греха таить, при наличии денег в зоне можно было купить все. Но Шепеля к его жуткому прошлому не тянуло. Иногда ему снились сны, от которых тело покрывалось испариной и было страшно засыпать.
Тогда он позволял себе купить у медиков что-нибудь типа хорошего снотворного, позволяющего избавиться от страшных видений, протягивающих к нему свои цепкие лапы из ночной темноты. Шепель твердо решил, что эта отсидка станет для него первой и последней. В конце концов, жизнь слишком коротка, чтобы разменивать ее на нахождение за колючей проволокой!
Он сел у выбитого окна, подставляя лицо еще теплому встречному воздуху, и подумал, что жизнь не так уж и плоха, а ему всего лишь двадцать шесть лет, не то что Буркану, которому на зоне исполнилось сорок два и предстояло сидеть еще шесть долгих, томительных — и оттого кажущихся бесконечными лет.
В электричке почти никого не было. Впереди, почти у входа, сидел пожилой мужик в грязной майке и старых джинсах, зажав ободранными сандалиями черный портфель с обвисшими боками. Через две скамейки от него — какой-то очкарик лет тридцати пяти, одетый чуточку поприличней первого. В конце вагона сидела девица неопределенного возраста. Она была в грязных белых штанах и короткой кофточке, открывающей впалый живот. Девица была из тех, кто никуда не торопится, и сначала Шепель даже заинтересовался ею, тем более что и девица кидала на него томные косяки, но потом рассудил, что после десятилетнего отсутствия возвращаться в родной город с триппером было бы просто глупо.
Рядом кто-то опустился, и Шепель, лениво приоткрыв глаза, увидел мужика в очках, что еще недавно сидел по соседству. У мужика были серые глаза и редкие волосы с большими залысинами на высоком лбу. В нижней челюсти желто блеснули зубы.
— Чего надо? — лениво поинтересовался Шепель, вытягивая ноги.
— Здравствуй, Георгий, — негромко сказал мужик, и Шепель снова открыл глаза. Мужик, сидящий напротив, был ему незнаком.
— Ты это мне? — спросил Шепель с недовольством. — Что-то я тебя не припомню. Ты меня откуда знаешь? Может, на зоне где чалились вместе?
— А ты меня, значит, и припомнить не можешь? — улыбчиво и спокойно спросил мужик. — А ты посмотри повнимательней Гоша вздохнул.
— Не знаю я тебя, — сказал он. — И детей твоих не крестил. Канай, братила, не мешай человеку волей дышать.
— А вот про детей ты зря, — сказал попутчик. — Про детей ты, Шепель, зря вспомнил. Это по твоей милости они некрещенными остались!
Что-то узкое и жесткое остро уперлось Шепелю в бок, рождая в душе неожиданный ужас. Он дернулся, но попутчик крепко держал за шиворот. Шепель с ужасом посмотрел на него.
Господи!
«Да как же я лопухнулся? Как же сразу не угадал!»
Пришедший страх заставлял тело нервно трястись. Шепель скосил глаза и увидел, что в бок ему упирается вороненый пистолетный ствол. И это окончательно подломило его волю и способность к сопротивлению.
— Молибин… — прошептал Шепель и заметил, как торжествующе блеснули глаза его неожиданного врага.
— Узнал, сука! — удовлетворенно сказал тот.
— Не убивай, — попросил Шепель. — Не надо…
— Да? — Молибин жестко усмехнулся. — А ты помнишь, как они просили тебя? Помнишь? Они же плакали!
— Не убивай! — снова попросил Шепель. — Я больной тогда был… Больной…
— А сейчас ты здоровый? — Молибин еще туже вдавил ему ствол меж ребер. — Десять лет отсидел и выздоровел, да? Они тебе больше не снятся?
Шепель судорожно вздохнул:
— Снятся.
— Вспомни про них, — сказал Молибин. — Вспомни, прежде чем я застрелю тебя! Ты вспомнил? Вспомнил?
Несомненно, Шепель был сильнее. Но ярость, исходящая от Молибина, лишала его способности к сопротивлению. Его ребра ощущали твердость пистолетного ствола, и это ощущение ослабляло волю, разжижало мозги, лишала способности соображать здраво.
Ему хотелось сказать Молибину, что он очень сожалеет о случившемся, что он никогда больше не сделает ничего подобного, что стал другим, совсем другим, но все это было не то, совсем не то. Этих слов было явно недостаточно, чтобы Молибин его пощадил. Шепель вспотел.
— За Катеньку! — тихо и торжественно сказал Молибин. — За детей! Шепель дернулся.
— Не надо! — Он попытался вцепиться слабыми от страха руками в пистолет, но не успел.
Три выстрела слились для него в один, и, прежде чем все навсегда потемнело и исчезло, он увидел печальное и совсем нерадостное лицо своего палача и услышал звон гильз, разлетающихся по вагону. Ему показалось, будто кто-то в вагоне закричал, и это было последнее, что он ощутил, падая между деревянных скамеек вагона.
— Стоять! — закричал полный мужчина в грязной футболке, направляя на Молибина пистолет. — Милиция! Бросай оружие!
Молибин удивленно посмотрел на него, встал и неторопливо пошел на выход. Мужчина выстрелил. У выхода пронзительно завизжала испуганная девица. Мужчина выстрелил еще раз. На этот раз пуля обожгла Молибину плечо. Из соседнего вагона послышался шум, и Молибин понял, что его обложили. Как волка.
