Да еще неизвестно, смогут ли ночь нормально по углю продержаться. Двое суток уже не за ноздрю идут, без буксира. Запросите-ка остатки на миноносцах…
– Есть!
– Внимание, господа! Все внимание! Смотрите, «Алмаз» семафорит! Ратьером…
– Нам?
– В том-то и дело, что не нам. Кому-то впереди.
– Так… Интересно, кто бы это мог…
– Да! Видно уже – вон там, впереди и правее от него морзянка. Пока не читается…
– Вижу. И правда, моргают…
– «Алмаз» стучит нам… Пишет, что встретил «Изумруд»!
– Как же вовремя, слава богу! Ну что же, друзья мои, поздравляю всех: банк мы сорвали! Это артурцы нас встречают. Стало быть, Иессен все сделал правильно и расставил на день свои крейсера в дозор. Счастье наше, что они пришли сюда первыми.
– Ну, этого и следовало ожидать, ветер-то им в спину больше полдороги был. И мы в Лаперузе из-за тумана замешкались малость. Что-то опять пишут с «Алмаза»…
– Встает в кильватер «Изумруда», поднял «следовать за мной»!
– Добро! За ним так за ним. Предварительный по эскадре – следовать за флагманом. А мы – за «Алмазом». Прикажите Чагину и Ферзену подождать нас: надо хвост подтянуть. Дистанция между мателотами – два кабельтова. Пусть все начинают готовиться к постановке на якоря.
Я же, с вашего позволения, господа, пожалуй, покину вас ненадолго. Михаил Павлович, Кирилл Владимирович, попрошу: распорядитесь-ка пока тут за меня со всем, – обратился Петрович к Моласу и великому князю. – Спущусь вниз, пора себя в порядок приводить. Промок я здесь с вами преизрядно, надо «адвокат» принять, а то сегодня у нас еще много дел будет. Всяких разных… И продрог до костей, форменно. Надо встать под душ горячий скоренько, иначе вы все пойдете в бой под командованием сопливого адмирала. А сие негоже как-то.
– Не извольте беспокоиться, Всеволод Федорович! Так в колоннах и вставать?
– Да. На ночь глядя лишних маневров нам не надобно. Но если вдруг японцев где усмотрите, то без меня не приходуйте, уважьте уж, позовите полюбопытствовать!
Спускающегося с мостика Руднева провожали стук шторок ратера, деловитая суета приказаний, сдержанный смех и шутки. Обстановка разрядилась, и общество стравливало пары, беззлобно подтрунивая друг над другом.
* * *
– Спасибо, Тихон. Будь добр, организуй всему этому постирушку. Но не сейчас, сменка есть. И мало ли что, возможно, гости у нас будут часа через два. Так что самовары в кают-компании пускай ставят… Ну, ступай, голубчик, я в ванну полез.
Когда за спиной вестового закрылась дверь адмиральской каюты, Петрович, он же вице-адмирал Всеволод Федорович Руднев, прошел в ванную, по привычке защелкнул шпингалет и, повесив махровый халат на крючок в углу, добрался наконец до горячего блаженства…
Конечно, в сравнении с шикарным кафелем, медью и хромом «Варяга» «орловское» великолепие выглядело несколько более гротескно и аляповато, особенно изразцы и уже потрескавшаяся кое-где метлахская плитка, но… Это ведь все не ходовая часть, как говорится. Ванна большая, удобная. Воды, хоть и мутноватой после опреснителя, в достатке. А что до изысканности и лоска интерьеров… Дайте срок, многоуважаемые сэры, мусью и прочие фоны-бароны, научимся и этому всему. Непременно научимся! Как там о нас, русских, в XXI веке отзывались: креативная нация? И это после стольких-то потерь в XX? Так что догоним и перегоним, дайте срок.
Горячий душ понемногу начал отогревать тело, довершая работу ста грамм шустовского с горячим чаем, принятых внутрь минут пять назад. И хотя по-человечески, до краев, налить ванну было нельзя – качка, закоченевшие от долгого стояния на продуваемом ледяным ветром мостике ноги понемногу стали отходить…
Все-таки, как ни крути, разница в двадцать лет – вещь суровая и на кондициях тела сказывается конкретно. Противно заныли, напомнив о достающей по временам «хронике», подстуженные бронхи. «Надо бы еще рюмашку, для разгону крови. А то без антибиотиков паршивенько будет, если прихватит. Блин, и почему люди не живут хотя бы до двухсот?» – неожиданно пронеслось в голове Петровича…
Тепло побеждало, и физическое состояние постепенно, но очевидно приходило в норму. Однако некий, исподволь вползший в подсознание еще днем на мостике внутренний дискомфорт, ноющее чувство неизбывной, смутной тревоги, становившейся, странное дело, даже сильнее по мере того, как отогревалась и нежилась телесная оболочка души, никак не хотел его отпускать.
– Что это вы, Всеволод Федорович? – под нос себе пробубнил Петрович. – Уж не боитесь ли, часом, двуединый вы мой? То, что за сына нашего, пардон, моего, волнуемся, это понятно. Да-с… Там у них в Сасебо хорошо если пятьдесят на пятьдесят будет. И жену вдовой оставить не хотим. Потому как, несмотря на все такое типа мадам Жужу, мы ее ценим и уважаем, однако…
А! Кажется, понятно… Блин! Это же у нас синдром последнего боя… Как там сказано-спето было? «Но каждый все-таки надеется дожить…» Надо бы Васе подкинуть шлягер. Только вот как ему «фрицев» перерифмовать? Как-как? Пусть сам и думает, в конце концов.
Хотя только ли? Нет. Вот еще кое-что… Да, любезный мой вице-адмирал. Вы теперь уже точно поведете российский флот в Токийский залив. Не крейсер, не отряд, не эскадру – весь наш флот. Артурцы пришли. Значит, Рубикон перейден. Орлы, стало быть, на плечи давят? Так вы плечики-то мочалочкой потрите получше… Потрите. Вот так! Чтоб завтра не обос…ся перед всем миром, как это вы у Шантунга однажды едва не проделали.
Петровичу вдруг необычайно ярко, опалив щеки жаром стыда, вспомнился весь тот ужас минутного бессильного отчаяния, когда адмирал Того, дерзко и умно воспользовавшись потерей управления на нашей эскадре после гибели Чухнина, одним удачным маневром чуть было не решил исход всего дела в свою пользу.
Вспомнилось и то отупляющее ощущение исподволь подкрадывающейся безысходности, которое он испытал, наблюдая в бинокль с кормового мостика «Громобоя» за тем, как медленно и неотвратимо настигали его изрядно побитый отряд японские броненосцы. Как ждали все неизбежного, рокового снаряда, который заставит концевого «Ослябю» сбавить ход, и тогда… Но тогда была надежда. Надежда, что к ним на помощь подоспеет Макаров и все исправит. Теперь же никто не придет и ничего не исправит, если что.
– Нда-с… Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Флотоводец фигов, блин…
Приступ самокопания дал свои плоды. До Петровича наконец дошло: это настигла его и вдруг безжалостно опустилась на плечи тяжким крестом ответственность. Только сейчас он осознал, прочувствовал со всей холодной очевидностью, что азартные форумные игрища и мозговые штурмы той, беззаботной и безответственной, в сущности, жизни, бесповоротно и навсегда остались позади. Той непыльной, ненапряжной, тихой жизни, где он «не был, не замечен, не
