ничего не придумываю.
Лицо, вызванное в качестве свидетеля, обязано явиться в суд.
Свидетели вызываются в суд по ходатайству лиц, участвующих в деле.
Закон предусматривает последствия неявки свидетеля в судебное заседание. Если вызванный свидетель не явился в судебное заседание по причинам, признанным судом неуважительными, он может быть подвергнут штрафу. При неявке в судебное заседание без уважительных причин по вторичному вызову свидетель может быть подвергнут принудительному приводу.
Как, уже?
Не может быть, что так быстро.
Доводим до Вашего сведения, что обвиняемый Алексей Лис Алоизий Алоисий исходя из того под каким именем он был Вам известен Савинков бывший преподаватель секции туризма Дома пионеров в Туапсе бывший безработный в настоящее время находящийся под следствием будет в присутствии Истца Свидетелей обвинения в том числе и в Вашем подвергнут инструментальному психофизиологическому исследованию с помощью новейшей системы Читатель.
Доводим до Вашего сведения, что за отказ явиться в суд, равно как и за дачу ложных показаний, Вы можете быть привлечены к ответственности, в том числе и уголовной
С уважением
Да, такое лежало, кажется, лежало давно. И я забыл про пятна крови на столешнице, забыл надолго, хотя стоило бы –
– Маш, что это такое? Почему здесь? Это что – нам? Вот сейчас?
Она не склоняется, чтобы прочитать, – значит, видела.
– Утром принесли.
– Кто принес, почтальон? Неужели теперь разносят, как простые телеграммы?
– Нет, спросили, кем тебе прихожусь. Сказала, что женой. Попросили паспорт. Расписалась за тебя.
У Маши глаза – затуманенные, отчаянные.
– Не могла отказаться. Слушай, не езди, а? Возьми больничный. Совершенно не надо на это смотреть…
На что – на это?
– Ну ты понимаешь. Человека допрашивают с помощью Читателя. А что такое Читатель – никто толком не знает, говорят только, что это ужасно мучительно, что… А он же – ну я понимаю, кем тебе был этот человек, не отцом, конечно, но близко. Вообще думаю – разве имеют право заставлять смотреть? Дело просто в том, что вы никто друг другу официально. Было бы лучше, если бы он тебя усыновил.
Да. Наверное.
Качаю головой, стряхиваю, иду в спальню, где надеваю новые брюки, свежую рубашку, – Лис, Лис, Алоизий, что-то знакомое, неужели я имею отношение к этому человеку?
Говорят, продолжает Маша, зачем-то проходя за мной в спальню, что о человеке, которого допрашивают с помощью Читателя, все забывают. Он просто выпадает из памяти, будто и не было его. Говорят, что это милосердно – что жена не будет помнить о муже, сидящем в тюрьме, а значит, не будет страдать. Говорят, что это одно из самых главных изобретений современности. Поэтому в суд непременно зовут свидетелями всех значимых в жизни человека людей.
– Мне кажется, что я читал об этом в газете. И ты говоришь так, будто прочитала и зачем-то выучила наизусть. Маш. Маш. Ты рассказываешь так, как будто это происходит в мире впервые. Но ведь ты же не можешь на самом деле не помнить, что случилось с твоими родителями? Я просто всегда не верил, что на самом деле…
Она качает головой, потом прикрывает глаза, всматривается в себя. Ничего там не находит, ни крошки памяти. Снова смотрит.
– Да, теперь везде пишут… Неужели поедешь?
– А есть выбор?
– Так это же для тебя. Смотреть… будет тяжело. Зато потом – забудешь, как не было.
– Слушай, а его, этого человека, никак не могли раньше допрашивать?
– Не знаю, – внимательно смотрит, – может, и могли, преступление-то тяжкое. А почему ты спрашиваешь?
– Так. Не знаю. Нужно найти носки, белые, где они теперь лежат?
– Ты не обижайся, – суетится, – но я выбросила все носки, они такие застиранные были… Купим новые, хорошо? Вот сейчас выйдем к метро, там есть магазинчик, нижнее белье, колготки…
Просто не хотела смотреть на мои носки.
Ну еще бы.
Понятно все.
Муж неизвестно где, нигде, черном ледяном нигде – не могу вспомнить, так хоть придумаю, скажу не свои слова, у меня их много, не своих.
Ну где бы мы тогда покупали носки?
Не знаю. Нигде.
Поеду?
Скажу, что никогда не забуду.
* * *
Маша одного не отпускает. Говорит, что если понадобится все до конца пройти, то они с дочкой рядом будут. Расплакаться бы, но уже не мог в то время заплакать, черствый стал, заледеневший. Увидел только, что она положила в чемодан два купальника, а какие купальники? И ладно бы еще один, я бы все понял – все-таки не были много, много лет, забыли море, отвыкли от его прикосновений, но раз два купальника, то запланировали отдых, отпечатки гальки на коже, песок, горячую кукурузу: какое имели право?
Снимаем номер в хостеле с облупившейся краской на полу, душем в конце коридора, хозяйка равнодушно спрашивает – вы откуда приехали? И когда говорю – отсюда, только несколько раз переводит взгляд с Маши на меня. Последней поднимается Женя, у нее злое после поезда лицо – отчего-то она не может спать в дороге, никогда не засыпает, а потом целый день канючит, что чувствует себя отвратительно, не может сосредоточиться ни на чем.
Я в твоем возрасте везде спал.
У тети Нади, на раскладушке.
В интернате, в спальне мальчишек – верхний ярус был, козырное место. Два раза пытались скинуть. Не скинули, остался. До сих пор собой горжусь.
Пойдем, теребит Маша, заседание на десять назначено, сейчас без пятнадцати. Вещи бросаем просто.
Бросаем просто, ты моя аккуратная. Не могу бросить.
– Внизу жду, – бросает Женька.
Мы на втором этаже, но никак не могу понять, куда все-таки можно бросить вещи, почему здесь так много кроватей, почему на одной уже спит незнакомая женщина?
– Она что, будет с нами?..
– С нами, с нами, это же общий номер хостела, мы ведь не собираемся оставаться, поэтому забронировала такой, тебе не нравится? Мы ведь только вещи оставим, а уедем вечером. Может быть, завтра. Потому что Женька хотела бы искупаться, она тоскует о море…
– А ты?
Перебиваю.
– Тринадцать минут. Бежим.
И мы швыряем сумки, и я надеваю пиджак, и не обращаем внимания на спящую женщину, хотя и поймал себя на том, что старался говорить тише, и ловим такси, а потом бежим к белому зданию – Туапсинскому районному суду, и здание такое непривычное: слева и справа четырехэтажное, а в середине – трехэтажное.
Почему так?
Спрашиваю у Маши, она косится.
Женька так и просто фыркает и отходит.
Караульный у входа здоровается, спрашивает повестки – господи, повестки! – но Маша спокойно достает из сумочки, точно каждый день достает в метро, будто повестка у нее рядом с «Тройкой» всегда лежит.
– Там только Алексей Солнцев указан, это вы? – смотрит на меня, не терплю теперь, когда смотрят.
– Да, но мой муж не может один…
– Вам придется подождать в холле. Или на улице, если не хотите в холле. – Караульный возвращает повестку. – Пускаем только тех, чьи фамилии указаны. Ваш паспорт, пожалуйста.
И Маши с Женей уже нет, они в холле, они на улице, а я дальше должен.
Глупо, но боюсь не узнать человека, из-за которого меня сюда вызвали, – Алексей, Лис, Алоизий? Зачем столько имен, раз должно быть одно? Разве у меня несколько?
Алексей
Лис
Алоизий
Здравствуйте, это вы?
Это вы – Лис?
Это вы – Алексей?
Это что же, я его так спрошу? Но по всему видно, что мы были чем-то связаны, не только именем.
Может быть, кто-то другой объяснит.
Здравствуйте, куда мне пройти?
На второй этаж, в зал? Хорошо. Вот повестка, паспорт. Вообще, должен был сюда зайти с женой и дочерью, мне непривычно без, без жены, конечно, не без дочери, но ей велели подождать на улице, и хорошо, что сейчас не слишком жарко, а я знаю, как может быть жарко…
Да, извините.
Спасибо.
На втором этаже выговаривают за опоздание, снова смотрят повестку.
Проходите, мужчина, говорят, и от этого мужчина заставляю себя думать не о Маше, а об этом Алоизии – что ему сделал, что он сделал мне?
Спросят – знаете ли вы этого человека, а я совсем –
Как узнаю?
Хоть бы описали, что ли.
Но, зайдя в зал суда, понял, что не ошибусь.
На низеньком стульчике перед трибуной сидит невысокий человек с кудрявыми редкими волосами и отросшей бородой, а в руке держит палочку. Как, снова – палочку? На эту палочку смотрит конвоир – так, будто напрасно разрешил, хотя по всему видно, что человек не может передвигаться без палочки.
А может, они так специально придумали, чтобы у всех жалость вызвать? Но мне не жалко этого человека, отчего бы должно? Из-за него дочь ночью не спала, пейзажи за окном сливались в один, отчего боялся идти в туалет и Маше пришлось провожать до двери, а многие оглядывались, и это тоже было унизительным, неправильным. Был бы чуть моложе – то, наверное, не миновали бы мерзких шуток: ты что,
