на ходу, как только починят. У меня все готово и местные готовы. Возьмем обратно и на плечах в Маншнов ворвемся. Отвечаю, товарищ маршал.
– Майор, твоя задача: найти Голованова. Живым или мертвым. Ты меня понял?
– Понял, товарищ маршал.
– В руки противника он попасть не должен. Не найдешь – жди неприятностей. Связь кончаю. Атакуй!
Опять дрожит земля от артподготовки, еще раз что-то бухнулось на спину. Вот так и закопают, а я еще живой, только где мои конечности определить не могу. Там, кстати, «фенька» без кольца в правой руке. Кто зашевелился в ногах. Дышать тяжело стало, после того как «мальцевские» ушли. Но, руки и ноги у меня не шевелятся. Вообще их не чувствую.
– Панов! Живой? Где командующий?
– Где-то впереди, метрах в трех-пяти. Ищите, здесь он. Должен быть здесь, он впереди шел.
– Панов! Вася! Блин! Санитара! Остальным – искать! Руками разгребайте, отставить лопаты!
– Командир! Граната!
– Аккуратно перехватывай.
– Не отдает!
– Пальцы разгибай! У кого чека есть?
Грохнул взрыв, у меня на голове кто-то сидит, придушит, сука! Возится с чем-то. Встал и начал разбрасывать землю.
– Вот он, товарищ лейтенант! Это – Петрович. Петрович, отдай гранату, я чеку вставил! Васьков я! Не узнаешь? Васьков, младший сержант.
Голос знакомый, вот только рук я не чувствую. И ног, тоже.
Другой голос говорит:
– Митя! Васьков! Не слышит он тебя, отгребай землю, лицо освобождай. Аккуратно! Иванов! Связь! Тащ майор! Нашли в ходе сообщения, ко второй батарее шел. Пульс есть. С ним Панов, заряжающий, но сознание потерял. Генерал молчит. Ранение в спину, но жив. Флаг на антенну сейчас повесим и фонариком моргнем.
Так, мордой вниз, меня и уложили на носилки. Гранату изъяли после наркоза, который дали через пару минут. Окончательно очнулся я уже в госпитале, в Москве.
Ну, что сказать: положение у меня паршивое, пока напоминаю куклу с глазами, голова работает, все остальное – не очень. Рана была небольшой, но делов этот осколок наделал много. Через неделю мне придали положение сидящего на стуле, для борьбы с шоком. Николай Нилович Бурденко, почти глухой из-за недавно перенесенного инсульта, высказал надежду, что шоковое состояние спинного мозга наблюдается, но идет на спад.
– Быстрого выздоровления обещать не могу, все зависит от вашего организма, но я не теряю надежды, генерал.
Еще через две недели началась Берлинская операция, в которой я, понятное дело, принять участие не мог из-за подарка союзников. Кстати, они меня и здесь не забыли. Встречу в верхах из Тегерана перенесли в Москву. Им очень хотелось разделить Германию, но высадиться они не успевали, хотя продемонстрировали нашим налеты VIII Bomber Command на небольшой городок Регенсбург. Однако большого толка от этого не было, 14 октября, названного «черным вторником», налеты отменили из-за огромных потерь, вызванных не столько зенитной артиллерией, сколько истребителями Bf 109.G6, вооруженных неуправляемыми ракетами «воздух-воздух» и 30 мм пушкой с 60-ю снарядами. Красная Армия еще не подошла к промышленному сердцу Германии, не считая Силезии, но существенно сократила производство сельскохозяйственной продукции. Было совершенно очевидно, что противопоставить немцам нам нечего. По номерам подбитых и сгоревших танков под Китцем было установлено, что все они из партии, поставленной 2-й бронетанковой дивизии армии США. В тот момент ею командовал генерал Паттон, но вероятная передача танков 5-му танковому полку 21-й танковой дивизии Вермахта происходила в тот момент, когда дивизией командовал генерал Геффи. Танк, который удалось захватить несгоревшим, имел на борту документацию, которая хранится в дивизии, но при передаче в другие части ее возвращают на борт.
Пока об обстоятельствах моего ранения знали только контрразведчики из СМЕРША. Руководству было несколько не до меня. Ну, а тут такой случай подвернулся! В госпиталь приехала вся «большая тройка», с подарком: таким же креслом, как у Рузвельта. Спасибо, гады! Хотя я не уверен, что Рузвельт хоть что-нибудь знал о той операции, в результате которой наши танки оказались не у союзников, а в Вермахте. Они просто приехали меня проведать, в некотором смысле слова я уже был популярен, как на Западе, так и в СССР, из-за приключений в Финмаркене. Ну а так как сам Рузвельт поинтересовался обстоятельствами моего ранения, то я и высказал все, что думаю по этому поводу. Кстати, Сталину обо всех обстоятельствах, похоже, никто еще не докладывал, что не удивительно, но наводило некоторые размышления.
– Ми разбэрёмся с этим вапросом, товарищ Галованов. – пообещал Верховный, похлопав меня по плечу. Руки у меня не действовали, так что рукопожатий не было. В тот же день меня перевезли в санаторий 4-го Управления и передали в руки какого-то «костолома», остеопата. Который устроил мне «манну небесную», искры из глаз, абсолютно специфическую диету, но сумел вернуть подвижность обеим рукам, и я начал чувствовать ноги. Пока в виде довольно болезненных покалываний, но Владислав Сергеевич сказал, что это – отличный знак.
Утром 7-го ноября в санаторий прибыл целый отряд энкавэдешников. Меня упаковали в генеральскую форму, предварительно подстриженного и побритого, усадили в серый паккард вместе с коляской и привезли на Красную площадь для участия в Параде Победы. Можно сказать, что я его принимал. Кресло установили на трибуне Мавзолея, причем так, что моя голова была вровень с остальными членами Политбюро ЦК, а после парада отвезли в зал Советов, подкатив кресло к столу, где сидел Верховный. Руками я уже более или менее владел, и мог пошевелить пальцами ног. Так что поприсутствовал на том моменте в истории, когда Иосиф Виссарионович благодарил русский народ за то доверие, которое он оказал партии и Правительству страны. На этом обеде Сталин много произносил тостов, все хотели послушать его мнение о том, что произошло, так что «славицы» в его адрес хватало, даже с избытком. Но обо мне он вспомнил сам, назвав меня «маршалом противотанковой артиллерии», хотя такого звания не существовало, в отдельный род войск ее никто не выделял. Но слова его были, в некотором смысле, пророческими, меня определили в группу инспекторов Наркомата обороны именно по противотанковой артиллерии. С присвоением звания маршала рода войск, и в Указе были написаны слова «противотанковой артиллерии», с указанием: «персональное звание». Более никто и никогда не мог его получить, в устав это звание не вносилось. Вместе со званием и должностью я получил более чем годовой отпуск по «состоянию здоровья», и нас, теперь уже всех троих: Иру, маленького Сашку, который появился в декабре, и меня отправили в Пицунду, вместе с тем самым остеопатом, для которого это дело отпуском не стало.
Ира довольно долго дулась на меня, потому что я не сообщил ей о ранении, узнала она об этом из газет. Честно говоря, я не хотел, чтобы она меня видела в том состоянии, в котором я находился. И даже когда она появилась в ноябре, еще до родов, в Москве, я ей прямо сказал, что она имеет полное право уехать в Германию. Указ о депортации подписан и удерживать я ее не стану. Иметь мужа-инвалида – не велика честь. Но, она осталась. В детали я не вдавался, а вот с Владиславом Сергеевичем они подружились, и теперь вместе меня «мучили» упражнениями, массажами и растяжками. Так что, учился ходить я вместе Сашкой, через 11 месяцев, в ноябре 1944-го. Полноценно ноги так и не заработали, но научился вставать и садиться, держать равновесие и ходить, с палочкой. Много дало плавание, дом, в котором нас поселили, имел бассейн с подогреваемой водой. А летом много плавал в море, вначале на руках, затем кролем, вольным стилем, потом научился, заново, плавать брасом. И начали восстанавливаться мышцы, когда я почти потерял надежду на это.
А вот в Москву я возвращаться не стремился. Расследование потихоньку заглохло, хотя всем было понятно, что кто-то очень хотел от меня избавиться. Некоторые догадки у меня имелись, но в «новых» условиях я не стремился что-то кому-то доказать. Вполне хватало забот о здоровье и семье. Тем более, что останавливаться на достигнутом Ирочка не собиралась. Речь уже шла об увеличении семьи в ближайшее время. Тем более, что по соседству, в сорока километрах под Сухумом, образовалась целая немецкая колония, с представителями которой Ира познакомилась в Сухуме, на рынке, и они стали часто бывать у нас из-за бассейна и «персонального пляжа». Впрочем, жить нам в этом месте оставалось не так долго, дача принадлежала Министерству обороны, а не мне лично, а так как Сталин пошел по прежнему пути и сделал министром вооруженных сил Булганина, члена Военного Совета 2-го Прибалтийского фронта, причастного к тому письму в ГПУ, благодаря которому меня сняли с армии,
