Навстречу Трубецкому несется запряженная двумя лошадьми коляска. Пыль, грохот. Кони запрокидывают морды, бросаются в сторону, коляска поворачивает, встает на два боковых колеса, заваливается.
Томаш, идиот, что ты творишь?
Бочанек слетел с козлов за мгновение до того, как коляска перевернулась. В руках — кавалерийский мушкет с раструбом на стволе. Вскидывает к плечу — Трубецкой бросается в сторону, одновременно поворачиваясь лицом к погоне.
Выстрел — как из пушки, пороху для мушкета в его отряде не жалели, как не жалели картечи для заряда и не жалели тех, в кого этот заряд выпускали. Томаш отбросил разряженный мушкет, вытаскивает из коляски второй — быстро, ловко, взводит курок и снова — выстрел. И снова крупная картечь, разлетаясь, бьет по беззащитным человеческим телам, разрывая в клочья плоть и ткань. Брызги крови, крики, падающие тела — и не разобрать, кто из упавших погиб, а кто ранен. Кровь, крики, стоны и вопль:
— Князь! Не упускай Трубецкого!
— В дом! — крикнул Томаш. — В дом, курва мать!
Нехорошо, подумал Трубецкой. Нельзя так… при даме… Кстати…
Князь не успел подумать — куда подевалась дама? …Вспышка и темнота. И тишина. И какие-то пестрые пятна растекаются по черному бархату забвения.
В голову… Пуля попала в голову, и теперь он умрет. Пуля калибром в семнадцать с половиной миллиметров и весом в двадцать пять с половиной граммов попала ему в голову. Это смерть… Это… Но он еще жив? Он даже не упал — стоит посреди улицы и размышляет… И не может сделать ни шагу, понимая, что сейчас упадет, не удержится на ногах…
Тишина вокруг.
Беззвучно бьются кони, запутавшись в упряжи, что-то кричит Томаш, тоже беззвучно, куда-то указывает рукой… в сторону, на крыльцо двухэтажного особняка. Нужно туда бежать? Он что, не понимает, что князь Трубецкой убит? А убитые не могут ходить… они могут только стоять вот так и думать…
Или он еще не умер?
Трубецкой медленно поднял руку к лицу, провел пальцами от подбородка до лба… Сухо, крови нет, к правому виску — мокро. Мокро и кроваво… Он даже решился тронуть рану, ожидая с ужасом нащупать обломки кости и склизкую кашу мозга. Но кость, кажется, была целой…
Его дернули за руку. Потащили.
Томаш? Я не могу бежать… Я даже идти не могу, ты разве не видишь? И ты в одиночку меня не сможешь дотащить, даже если очень захочешь… Брось меня… Спасай свою даму сердца…
Но Трубецкого продолжали тащить, он наконец сообразил, что поддерживают его с двух сторон. Томаш? Кто это с тобой?..
Ярко-зеленые глаза. Твоя дама сердца тоже сошла с ума? Какого беса она вцепилась в мою руку? За каким дьяволом ей-то это нужно?.. Слепая дура… Пошла прочь… Что? Нехорошо, нельзя девушке из приличной семьи так ругаться… Нельзя… Выстрел почти у самого уха…
Трубецкой дергает головой от неожиданности, и перед глазами снова вспыхивает яркий свет, а земля вдруг опрокидывается, пытаясь завалить князя. Но его крепко держат за руки.
Томаш продолжает ругаться. Ругается-ругается-ругается…
Ступеньки, Трубецкой споткнулся о первую, повис на руках у Томаша и Александры. Нащупал подошвой следующую ступеньку. Еще одну. Двери. Слава богу и мародерам, что распахнули эти дубовые створки. Томаш отпускает князя, поворачивается к улице, вскидывает два пистолета и стреляет.
Трубецкой вдруг понимает, что стоит, обняв за плечи Александру. Попросту висит на ней, а она… Она держит. Со стоном, но держит. Какого черта?
Томаш захлопнул двери, с грохотом задвинул засов.
— Не останавливаться…
Это он правильно…
— Это ты правильно… — повторил Трубецкой вслух, — окна мы не удержим… Даже я… А я…
— Бегом… — Томаш не бросил пистолеты, сунул разряженные за пояс, снова схватил Трубецкого за руку. — Панна, осторожнее, тут ступеньки…
Александра что-то ответила — Трубецкой не разобрал. Все вокруг него плыло и танцевало, звуки то исчезали совсем, то начинали грохотать и взрываться у него в голове.
— Быстрее… Быстрее… — Это, кажется, говорит Александра.
У нее хриплый голос, дыхание прерывается, но она все еще тащит Трубецкого за руку, обняла за талию и поддерживает.
Снова дверь, снова Томаш на секунду оставляет Трубецкого и закрывает дверь, всунув в ручку какую-то палку…
Какие-то ведра, печь — большая, открытая, на полкомнаты… на стенах — сковороды и кастрюли. Кухня.
— Быстрее, ради бога, быстрее!..
Снова дверь. Темный коридор. Дверь.
Они выбежали во двор.
Небо словно залито кровью. Это закат. Скоро стемнеет. Справа какие-то крики — французы решили не ломиться сквозь здание, а бежали в обход.
Не повезло нам, ребята… Не повезло… Со мной вы точно не уйдете… Не были бы сердобольными идиотами, уже выезжали бы из Москвы, были бы в безопасности… А так…
Да бросьте же вы меня…
У Трубецкого даже хватило сил, чтобы попытаться вырваться из рук Александры. Вырвался и упал на землю. Снова вспышка боли в голове, вкус пыли. Его больше не ведут — его тащат прямо по земле. Ноги цепляются за что-то, голова свесилась — у него нет сил, чтобы держать ее ровно, он видит землю, видит край юбки Александры, видит капли своей крови, которые падают в пыль и превращаются в черные комочки.
Потом — темнота. На мгновение всего, но когда Трубецкой снова открывает глаза, то оказывается, что он лежит на чем-то твердом, а на лицо ему льется вода. Трубецкой открыл рот, пытаясь поймать хоть каплю. Во рту пересохло. Что им — трудно лить ему воду в губы?..
— Жив? — прозвучал голос Александры откуда-то издалека.
— Жив, — ответил Томаш.
— Так бы его и убила, — сказала Александра и засмеялась.
Томаш тоже засмеялся, немного нервно, но весело и искренне.
— Два идиота, — прошептал Трубецкой. — Какого хрена вы за мной вообще вернулись?..
— А вы хотели так быстро от меня отделаться? — спросила Александра. — Не получится. Вас бы просто так убили на улице, это слишком быстро…
— Где мы? — Трубецкой попытался поднять голову, но застонал и закрыл глаза: больно, и шевелиться не получается.
У него ведь пуля в голове. Так ведь?
— Вы смотрели — что у меня с раной? — спросил Трубецкой.
— Это вы меня спрашиваете? — осведомилась Александра.
— Я Томаша спрашиваю…
— Пуля только прочесала по голове. Ушла рикошетом, — сказал Томаш. — Повезло вам, только большая царапина.
— И очень больно. Где мы все-таки?
— Баня. — Томаш положил на лоб Трубецкому мокрую тряпку. — Мы закрылись в бане, так что…
— Они нас быстро выкурят… У вас есть порох и пули?
— Есть. На десяток выстрелов наберется. И два пистолета.
