Марк Лициний Красс возвращался из храма Согласия весь во власти тревожных дум, навеянных последними событиями в Риме. Тем не менее, как человек осторожный, он сразу же приметил возле своего дома женщину. Она с головой была накрыта плащом, будто шел проливной дождь, хотя на небе не было ни облачка. Сенатор, искоса поглядывая на женщину, подошел к дому и уже собирался скрыться за дверью, как незнакомка окликнула его по имени:
– Марк Красс!
Красс остановился и вгляделся в женщину:
– Кто ты?
– Быстро же ты забываешь старых друзей.
– Я не ясновидящий, почтенная матрона. Сними плащ хотя бы с головы – дождя в ближайшее время не предвидится, – посоветовал сенатор. – Я жажду узнать: кто же это назвал себя другом Марка Красса?
Женщина изящным движением обнажила голову.
– О боги! Лициния! – воскликнул Красс. – Как я мог не узнать твой чарующий голос, твои небесные черты, которые не в силах скрыть даже грубая материя!
– Марк, ты и дальше будешь засыпать комплиментами непорочную жрицу богини Весты на глазах у всей улицы или все же пригласишь ее в дом? – на губах красавицы появилась ироничная улыбка, а в глазах заиграли озорные искорки.
Спустя пятнадцать минут Красс и весталка уединились в атрии за накрытым рабами столом.
– Что же ты не продолжаешь, Марк?
– Ты о чем, Лициния?
– Почему не продолжаешь говорить мне приятные слова, которые сорвались с твоих уст на улице? Или, сняв плащ, я стала менее привлекательной, а может, мой голос в стенах атрия звучит не столь мелодично?
– Лициния…
– Ах да. Я забыла, что деньги – вторая натура Красса. Он выманил виллу у бедной весталки, и теперь незачем тратить слова на комплименты.
– Лициния, я не видел тебя лет десять, но выглядишь ты еще прекраснее, чем во время нашей первой встречи.
– Ну, наконец-то мне удалось вытянуть у скряги Красса несколько приятных слов против его воли. На этом обмен любезностями и закончим, иначе, боюсь, тебе опять придется оправдываться в сенате…
– О, прекрасная Лициния, посмотри на меня! Я старый больной человек и почту за великую честь, если меня заподозрят в связи с весталкой.
– Ты постарел, Марк, но все еще мне нравишься. – Весталка окинула собеседника проницательным взглядом. – Однако поговорим о деле.
– О деле? – удивился Красс. – У тебя что, есть еще одна вилла на продажу?
– Марк! Опомнись! Рим рушится. Впрочем, чему удивляться – ты и на смертном одре будешь думать о выгодных сделках.
– Да, пожалуй, ты права, – согласился Красс, – сейчас не время для покупок. Но кто знает?.. Как раз сегодня Цицерон с сенатом пытались спасти Вечный город. Может быть, скоро я смогу вновь заняться привычным и любимым делом.
– И что же решил сенат?
– Пока ничего. Цицерон дал всем время подумать, а завтра мы с новыми силами будем ругаться друг с другом.
– То есть главные преступники живы, и городу по-прежнему угрожает опасность. Марк, ты поражаешь меня своим равнодушием.
– А ты неплохо осведомлена, Лициния, – удивился Красс. – С каких пор весталки начали интересоваться государственными делами?
– С тех пор как почувствовали, что Рим может разделить участь Карфагена и сотен других городов, от которых остались лишь жалкие развалины. Я не хочу, чтобы в огне пожара погиб храм Весты, а тебе, Марк, и подавно следовало бы проявить больший интерес к государственным делам. Ведь Марку Крассу в городе принадлежат десятки, если не сотни домов. Если тебя не волнует судьба Рима, позаботься хотя бы о своем имуществе.
– И что я должен сделать?
– Выступи завтра с речью на заседании сената.
– Ты думаешь, мое мнение кого-то интересует? Да и будут ли вообще меня слушать?
– Будут, Марк, еще как будут, – заверила Лициния. – Слово Красса стоит много, может быть, даже больше слова консула Цицерона.
– Уж не подготовила ли ты мне речь, Лициния?
– Нет, Марк. У тебя были великолепные учителя ораторского искусства. Но в начале, середине или в конце речи обязательно должно прозвучать требование казнить главных преступников. Еще лучше, если твое требование прозвучит три раза.
– Такое огромное желание лишить жизни римских граждан многим может не понравиться.
– Еще больше им может не понравится, если имя Марка Лициния Красса будет упомянуто рядом с именами Катилины и Цетега. Ведь и так уже многие считают тебя замешанным в заговоре.
– Уж не пугать ли меня ты вздумала, Лициния? – прорычал не на шутку рассердившийся Красс.
В ответ весталка одарила сенатора одной из своих самых восхитительных улыбок. На нежных атласных нестареющих щечках появились милые ямочки, которые свели с ума не одного мужчину. Большие глаза засияли лучезарным светом.
– Марк, я прошу выступить в сенате только ради меня. А позже ты поймешь, что это и в твоих интересах.
– Лициния! Ради волшебного блеска твоих глаз я готов убить пол-Рима. – Под ее чарами сенатор преображался на глазах.
– Ты обещаешь мне, Марк?
– Да, Лициния, обещаю. И не будь я Крассом, если к концу завтрашнего дня эта четверка не окажется в руках палача.
– Вот теперь я слышу слова настоящего мужчины. Чтобы я могла окончательно убедиться в этом, поцелуй меня, Марк.
– Не пострадает ли от этого целомудрие весталки? – засомневался Красс.
– Скажи лучше, что беспокоишься за свою жизнь. Однажды, из-за меня ты едва не погиб… – Лициния по-своему истолковала нерешительность Красса. – На этот раз можешь оставить напрасные волнения. Меня послала коллегия жрецов, обеспокоенная судьбой Рима. Твое выступление в сенате снимет с тебя маленький грешок.
Произнося эти слова, весталка постепенно приближалась к сенатору.
– Ведь твои рабы, Марк, все так же преданы тебе?
Красс сделал лишь небольшой шаг навстречу, и их губы слились в долгом поцелуе…
Цицерон покинул сенат позже других. По пути он зашел к своему брату Квинту и вместе с ним направился к жившему по соседству Публию Нигидию. С Нигидием Цицерона связывали узы давней дружбы. Они часто встречались и проводили время за философскими беседами, обычно переходившими в жаркие споры. Иногда в пылу словесных битв дело доходило даже до оскорблений, но Цицерон и Нигидий всегда расставались друзьями.
Сегодня Цицерон не был расположен к философским спорам. Он с удовольствием пошел бы прямо домой, но его дом заняли толпы женщин. Они справляли праздник Доброй богини, который отмечают только женщины, мужчин же следовало удалять из дома. Богине ежегодно полагалось приносить жертвы в доме консула. Ритуал должны были совершать его жена или мать в присутствии жриц богини Весты.
Цицерон поведал друзьям о последних событиях в Риме – от визита аллоброгов до сегодняшнего заседания сената.
– Итак, завтра предстоит решить, что делать с вождями заговорщиков, – закончил свой рассказ Цицерон.
– И как ты предполагаешь с ними поступить? – полюбопытствовал Публий Нигидий. – Ведь от твоего слова многое зависит.
– Ты хочешь узнать мое мнение, Публий, чтобы потом высказать противоположное и проспорить со мной весь вечер? – Цицерон горько улыбнулся. – Нет, Публий. Сегодня тебе не удастся завести со мной спор. Я еще ничего не решил и поэтому с удовольствием выслушаю твои мысли на сей счет.
Нигидий задумался, а затянувшейся паузой воспользовался брат Цицерона.
– Надеюсь, Марк, ты не остановишься на полпути и доведешь начатое до конца. Ты очень много сделал для разоблачения заговора Катилины, и теперь, по-моему, пришло время действовать решительно, смело и последовательно, чтобы очистить Рим от врагов.
– Пожалуй, я склонен согласиться с твоим братом, Марк Туллий, – наконец подал голос медлительный Нигидий. – Однако ты стоишь перед опасной дилеммой: любое решение принесет тебе вред. При твоем врожденном человеколюбии, Марк, тебе нелегко послать человека на казнь. А посылать придется не каких-нибудь рабов Спартака, а римлян знатного происхождения, занимавших в государстве высокие должности. Это может не понравиться не только твоим врагам; даже люди, далекие от заговора Катилины, могут обвинить тебя в злоупотреблении властью консула.
С другой стороны, было бы большой глупостью оставлять в живых величайших преступников, когда на свободе остаются тысячи их сторонников. Подвергшись наказанию более легкому, чем смерть, они не оценят твоей доброты, консул, и приложат все силы, чтобы погубить тебя. Если ты поступишь мужественно, Цицерон, то, по крайней мере, четырьмя влиятельными врагами у тебя будет меньше.
Внезапно дверь в комнату друзей распахнулась, и на пороге показалась возбужденная Теренция – жена Цицерона. Властная, гордая патрицианка не стала обременять себя приветствием.
– Благоприятное знамение! – торопливо воскликнула женщина и, переведя дух, пояснила: – Мы уже заканчивали жертвоприношения Доброй богине, и огонь на алтаре почти потух, как вдруг из пепла вырвалось большое яркое пламя. Женщины очень испугались, а весталки, наоборот, обрадовались. Они истолковали случившееся так: Добрая богиня взяла тебя, консул, под свое покровительство. Яркий свет предвещает тебе благополучие и славу. Делай то, что считаешь нужным для блага государства, и пусть твои поступки будут самыми решительными и смелыми. Так сказали благородные весталки.
