Потому большевики учредили революционные тройки, из ответственного партийца, члена трибунала и чекиста, которые, не утруждаясь даже видимостью «социалистической законности», выносили расстрельные приговоры злостным «саботажникам и лодырям». Других же просто мобилизовали и приставили обратно к станкам, но уже под угрозой смертной казни за попытку побега с предприятия.
«Рабочей аристократии», столь ненавистной Ленину, хорошо пустили кровь осенью 1919 года, когда войска генерала Юденича шли на Петроград. А заодно «почистили» город от тех, кто, притаившись, ждал прихода белых.
Расстреливали по нескольку сотен человек в день, кладя из пулеметов бывших офицеров, чиновников, профессоров и умелых мастеровых.
Последних перебили бы всех — уж слишком «несознательные», но ведь кто-то должен трудиться в городе?
Ведь слишком много в нем тех, кто не работает, но кушать хочет хорошо — от партийных товарищей, совслужащих и «социально близких» до откровенной уголовщины, что все эти годы буквально процветала, как сорняк на куче навоза.
Перебить не перебили, но запугали всех изрядно. Так что на полтора года притаились. Но пересуды и контрреволюционные разговорчики никуда не делись, несмотря на все усилия коммунистической пропаганды.
Да и как бы они исчезли, если сама жизнь давала наглядные примеры совсем иной агитации? Ведь как ни крути, но теперь петроградские мастеровые ни во грош не ставили все клятвенные обещания советской власти, на собственном печальном опыте убедившись, что они напоминают ледышку — сожмешь покрепче, и потечет меж пальцев водица.
Вот и ходили по рукам, многократно перечитываемые газеты, особенно «Беломорский вестник», благо до «белой» Карелии рукой было подать. Читали их рабочие и сравнивали, огорченно кряхтя.
В Петрограде на двадцать миллионов рублей можно было купить на «черном» рынке несколько фунтов ситного да с полфунта сала, но разве можно этим целый месяц кормить семью?!
На неделю растягивали, не больше, и то по маленькому кусочку. А в том же Петрозаводске умелые мастеровые по семьдесят целковых получали, и не бумажных, а золотом и серебром. И это при ценах 6 копеек фунт хлеба, 17 — мяса! Рыба так вообще задарма, благо озера и реки кругом. Нет, не бедствовали на «белых» территориях люди, все было в достатке, только лишь у большевиков царил голод.
Верили «вражеской агитации» почти все пролетарии, несмотря на усилия Смольного, ибо пример наглядный был перед глазами. На Адмиралтейской верфи всю зиму ремонтировали крейсер «Адмирал Макаров», эсминец «Изяслав» и подводную лодку «Гепард», отбирая у города чуть ли не половину электричества и угля.
Корабли передавались «белой» флотилии на Мурмане, потому с питерскими рабочими рядом работали инженеры и мастера, прибывшие с Николаевских верфей. Трудились вместе и, несмотря на строгий пригляд чекистов, вели разговоры по душам.
И хотя рабочим не перепало ни капли с того золота, что большевикам заплатили за корабли, но зато кормежка тех, кто ремонтировал их, была не просто знатной.
С одного котла с «белыми» наделялись, три раза в день, с мясом, макаронами и свежими овощами, что поставлялись поездом из Финляндии. Даже шоколад с настоящим чаем, фрукты и английские консервы давали, и пакеты для семьи раз в неделю собирали.
Так какая тут нужна пропаганда?!
…И вот рабочие снова поднялись супротив большевиков, в третий раз, точно в Первомай. Петроград забурлил от пролетарских окраин, готовясь по-своему встретить пролетарский праздник. Заводы, на ладан дышащие и без того работавшие чуть-чуть, окончательно встали, парализованные всеобщей стачкой.
В городе ощутимо запахло грозою…
Кронштадт
(1 мая 1920 года)
— Полундра, мы за что боролись?!
Расхристанный матрос в стареньком, многократно чиненном бушлате, напрасно задавал чисто риторический вопрос, поднявшись на газетную тумбу.
Площадь, бурлящая тысячами голосов, заранее знала на него ответ, выразившийся во всеобщем вопле, потрясшим даже величественный купол Морского собора.
— Долой коммунистов!!!
Те из притаившихся и запуганных обывателей, что видели приснопамятный семнадцатый год, не могли поверить собственным глазам и ушам — «краса и гордость революции», а именно так называл Троцкий балтийских моряков, дружно поднялись против советской власти.
Кронштадт мая 1921 года разительно отличался от самого себя четырехлетней давности. В голодающем городе давно поели все запасы, заодно истребив ворон и кошек на предмет жаркого.
Матросы пережили зиму в холодных и нетопленых кубриках. Давились обычной пайковой перловкой с куском ржавой, без рассола, селедки. Вприкуску с черным заплесневелым сухарем, размоченным в кипятке, ибо иначе в рот не лез. Даже чая, пусть и морковного, нельзя было найти днем с огнем.
Масла в растущий огонь недовольства подливали рассказы старослужащих унтеров и кондукторов, которых на флоте раньше именовали «шкурами», но без которых любой корабль превращается в кучу дорогостоящего железа.
Так что большевики, убедившись в 1919 году, когда на Балтике английские корабли и катера натворили балтийцам множество пакостей, в полезности и даже необходимости этого «пережитка» царского флота, оставили старослужащих на кораблях.
А зря! Ибо матросы были совсем не те…
«Пассионарные» балтийцы еще в 1918 году убрались из кубриков, покинув корабли, как зачумленные дома.
Их манил сухопутный фронт, возможность пограбить богатеньких буржуев в провинции, ибо столица давно была обчищена всеми желающими, начиная от чекистов и матросни и заканчивая безыдейным криминалом.
Оставшихся «сознательных» списали на берег, дав в руки винтовки, в сентябре 1919 года, когда белые подошли чуть ли не к окраинам Петрограда.
Из многих десятков боевых кораблей царского флота едва наскребли дюжину тех, кто с разбитыми механизмами и машинами мог передвигаться по заливу между Кронштадтом и Петроградом, презрительно называемом «Маркизовой лужей».
Впрочем, действующий отряд кораблей Балтфлота повоевал недолго, и неудачно. Два эсминца под командованием бывшего мичмана Ильина, взявшего «революционную» фамилию Раскольников (того самого героя Достоевского, что с помощью топора отправил в «расход» старух и присвоил нажитые неправедным путем богатства), спустили флаги, оказавшись в окружении англичан.
Еще три эсминца погибли на собственном минном заграждении, а крейсер «Олег» был утоплен торпедой, выпущенной английским катером.
Раздрай, царящий среди балтийцев, помог британцам напасть на сам Кронштадт — торпеды угодили в старый линкор «Андрей Первозванный» и в совсем ветхий крейсер «Память Азова».
Справедливости ради нужно отметить, что и наглым налетчикам досталось с брандвахтенного эсминца «Гавриил», уполовинившего огнем своих пушек английский отряд.
Ничем не проявил себя ДОТ и во время подавления мятежей на фортах «Серая лошадь» и «Красная горка» — линкоры несколько часов артподготовки стреляли из рук вон плохо.
С прошлого года на флот большевики стали направлять пополнения из мобилизованных крестьян, направляя новобранцев подальше от родных волостей, охваченных огнем восстаний против свирепствующей продразверстки.
Служить они толком не служили, ибо не было ни угля, ни нефти, и котлы требовали капитального ремонта, а, забившись по холодным кубрикам, кое-как одетые, тихо злобствовали на советскую власть, что загнала их к морю да впроголодь держит в холоде.
Без женской ласки, к тому же не то что при царе — ибо все проститутки давным-давно сбежали из Кронштадта. Это те, кто поумнее, почувствовав исчезновение платежеспособного элемента, ну а глупых расстреляли чекисты в профилактических целях ради сдерживания роста венерических заболеваний и «контрреволюционного разложения».
Вот тут разговоры «шкур» о тех временах, когда на столы ставили пламенеющий борщ, когда матросу полагалось три фунта ситного прибора, да фунт мяса, сахара, да прочего всякого, не перловки поганой, а макарон.
А на обед и ужин выдавалось от царя-батюшки по целой чарке чистой как слеза, очищенной казенной водки!
И, словно в подтверждение, поздней осенью на «Гавриил», что наособицу в Минной гавани поставлен был для передачи на Мурман, как наиболее пригодный, команда черноморцев из Севастополя прибыла, с офицерами. И хотя им дом для проживания выделили, и охрану из чекистов поставили, чтобы вредительские разговоры пресечь.
Но на что людям глаза даны?
Всю зиму «беляки» в тепле провели, целый транспорт уголь и нефть доставил, с припасами разными.
Службу вели как по часам, каждое утро с торжественного развода, ибо Андреевский флаг большевики категорически запретили поднимать. И с мастеровыми рядом трудились, машины перебирая да ремонт производя, а потому разговоры по всему Кронштадту пошли, будто волны прибоя.
