— В первой линии будет четыре человека, по два от нас и от вас, — нашелся Сангибан и позвал, указав на место справа от себя: — Ачамаз, становись.
Клин получился туповатый и со второй трети чуть шире дороги. Надеюсь, по мере приближения к врагам растекутся в стороны. Сангибан послал гонца, чтобы предупредил гуннов о нашей атаке, после чего поскакали.
Я попытался вспомнить, когда в последний раз действовал так. Не смог. Зато нервничал, как в первый, из-за чего копье опустили слишком рано, и рука сильно устала удерживать его в нужном положении. Мне показалось, что гот, на которого было направлено копье, до последнего не верил, что атака настоящая. Только когда расстояние стало слишком малым, когда, даже при желании, я не смог бы остановиться или отвернуть, вражеский пехотинец направил острие своего, упертого подтоком в землю и придерживаемого правой стопой, в мою сторону, чем облегчил задачу алану, скакавшему слева от меня, и выше поднял овальный щит, словно не хотел видеть, что будет дальше. На зеленом поле щита был нарисован темно-рыжий медведь, вставший на задние лапы. При этом передние были прямо над железным, в ржавых пятнах умбоном, и казалось, что хищник хочет сбить его вниз и назад. Наконечник моего копья попал в шею медведю, запросто проломил щит и, наверное, проткнул человеческую голову — или какая там часть тела подвернулась? — и щит стоявшего за ним, вмяв обоих в задние шеренги, после чего древко сломалось, как мне почудилось, слишком громко, звук этот ударил по барабанным перепонкам, как выстрел из пистолета, несмотря на то, что шлем приглушал звуки. Копье гота, оказавшегося на моем пути, проскрипело мерзко по металлическому пейтралю, защищавшему грудь коня, и ушло вправо, не причинив вреда. Зато более полутонны мяса, костей, доспехов и оружия, разогнанных километров до пятнадцати-двадцати в час, посшибали с ног всех четырех воинов, оказавшихся на их пути.
Я очутился внутри каре, перед испуганными, навьюченными и стреноженными лошадьми, которые, выкидывая вперед обе спутанные, передние ноги, шарахнулись от меня и выскочившего рядом Сангибана. Не сговариваясь, мы с ним повернули направо. Я выхватил из ножен саблю, он — спату длиной сантиметров девяносто. Этим оружием удобнее убивать тех, кто справа, если ты правша. Готы, стоявшие в последней шеренге и ранее прикрывавшие щитами своих товарищей с тыла, теперь повернулись лицом к ним, чтобы помочь отразить атаку аланов. Нападения сзади они не ожидали. Я срубил двух из четвертой шеренги, ногами толкнул коня вперед и дотянулся до гота в третьей, который как раз собирался двумя руками воткнуть копье снизу вверх под ребра алану в кожаном доспехе, вряд ли выдержавшему бы такой удар. Кочевник заметил угрозу, но не успевал отбить и не мог сильно отклониться в седле. На лице его появилось то неповторимое выражение, что все, отвоевался — не испуг, а типа детского удивления, что сказка кончилась. И, поняв, что пронесло на этот раз, искренняя, детская радость — сказка продолжается!
Вслед за нами внутрь каре стало прорываться все больше аланов и нападать на готов, стоявших в задних шеренгах. Те пока держались. Зато передние дрогнули. Ожидание удара в спину, когда и спереди нападают, ломает даже стойких бойцов. Часть готов из первых двух шеренг левого фаса каре, к которому лес был ближе всего, решили спастись. Их не смутило даже то, что придется прорваться через довольно плотную массу конных гуннов. Все-таки теперь враги были только спереди. Вскоре к ним присоединились и другие воины с левого фаса, а потом из переднего и даже из правого, хотя последним надо было сначала прорваться через аланов, наехавших внутрь каре. При этом никто не додумался распутать ноги ближнему коню, вскочить на него и попытаться доскакать до леса. Добраться до опушки смогло всего два или три человека. Остальных покололи-порубили-постреляли гунны и погнавшиеся аланы. Разгром был полным и, что немаловажно, с малыми потерями.
Я не стал гоняться за готами, вернулся за верхней частью сломанного копья, чтобы использовать наконечник для нового. Пока вытаскивал его из-под трупов, подъехал Атилла. В последнее время он сильно сдал, стал выглядеть намного старше своих лет. Говорят, у шаньюя часто идет кровь из носа и горла, поэтому при нем постоянно знахарь, довольно молодой, лет двадцати, и с плутоватым лицом, более подходящем греку, чем гунну. Сейчас плута не было рядом с Атиллой, потому что старается держаться подальше от сражений, оправдывая трусость тем, что это приказ шаньюя.
— Не ожидал, что аланы с их длинными копьями на что-то сгодятся, — произнес Атилла. — Мы их постоянно побеждали.
— Нет плохих воинов, есть плохие командиры, — поделился я жизненным опытом.
— Против пехоты они, может, и ничего, даже с таким командиром, как Сангибан! — презрительно произнес он и поинтересовался насмешливо: — Как ты уговорил его атаковать?!
— Пообещал, что ты щедро наградишь! — в тон ему ответил я.
Еще в начале нашего совместного с аланами похода Атилла приказал не делиться с ними трофеями. Не мог простить Сангибану предательство в позапрошлом году.
— Вместо него я награжу тебя, — пообещал шаньюй.
43
Месяца полтора мы вместе с аланами, грабя все на своем пути, неспешно продвигались на юг, в сторону Тулузы, бывшей кельтской Толосы, которая стала столицей королевства готов. Города не захватывали, поэтому добыча была никчемной. Затем прибыл гонец от Флавия Аэция, сообщивший, что Торисмунд передумал захватывать Арль. Якобы Тонантий Ферреол, префект претория Галлия, пригласил его на пир, во время которого подарил золотое блюдо, украшенное драгоценными камнями, и уговорил не нападать на город. Торисмунд согласился, купившись на такой щедрый подарок, а не потому, что испугался приближения армии под командованием Атиллы. Нынешние римляне, как это заведено у слабаков, все успехи приписывали себе, а поражения — врагам. Впрочем, приход нашей армии в Галлию был все-таки осуществлен по просьбе римлянина, так что нельзя сказать, что они вовсе ни при чем.
Обратный путь был короче, потому что все спешили домой, привалы днем делали редко. С едой и вином проблем не было, потому что Атилла разослал гонцов в города на нашем пути, чтобы поставляли продовольствие его армии, иначе будут осаждены и разграблены. Никто не решился проверить, сможет ли он сделать это без осадных орудий.
Я собирался, как обычно, с группой воинов из Восточной Римской империи отделиться от армии и поехать сразу в Константинополь, но Атилла сказал, что не забыл свое обещание щедро наградить меня, поэтому должен сопровождать его до «столицы» без названия. Пришлось подчиниться.
Когда проезжали через земли гепидов, один из местных вождей всучил шаньюю в жены свою дочь. Пусть теперь кто-нибудь посмеет напасть на родственника Атиллы! Девушка — красивая голубоглазая блондинка лет тринадцати-четырнадцати по имени Хильда — была на полголовы длиннее шаньюя. Она ехала в возке за воинами и перед обозом из вьючных лошадей. Будущий муж не обращал на нее внимания. Судя по любимым женам Атиллы, голубоглазые блондинки — не его типаж. Мне кажется, он не помнит и половины своих жен, а некоторые, наверное, всё еще целки.
Свадебный пир Атилла закатил сразу по приезду, объединив с празднованием победы над готами. Отмечали в доме для пиршеств, длинном, типично германском, который находился рядом с главным жильем шаньюя. Невеста появилась только в самом начале торжества, одетая в белую шелковую рубаху с короткими рукавами, перехваченную ниже сисек веревкой, свитой из красных, синих и зеленых прядей, выпила чашу сладкой медовухи, после чего была отведена в спальню дожидаться мужа. Атилла, Орест и Онегез возлежали на клиниях, установленных на помосте, а все остальные сидели на полу, устланном коврами. Заметно продвинувшись в гуннской табели о рангах с момента своей первой попойки в этом здании, я теперь постоянно был по левую руку от Эдекона, который, в свою очередь, был первым слева от помоста. Слева от меня сидел Скот, а напротив нас — Берик и Эсла. Кстати, Скот и Эсла были последними, перед кем поставили золотое блюдо. Остальным достались серебряные. Так что можно считать, что я на третьем (на втором Онегез и Орест) ярусе властной пирамиды Гуннской империи. Наверное, кто-то мечтает о таком, а мне зачем?!
