мелочь.
После я продуктивно поработал с рукописями, а часа через полтора, как советовали, отправился в приемную — и наткнулся прямо на провожаемого гостя, то есть убогого с незапамятных времен автора. И я подивился тому, насколько словесное описание совпало с визуальным обликом: из кабинета Мизина выполз высохший старец, цепко держащий сильно потертую кожаную папку, выпущенную примерно лет тридцать назад.
— До свидания, до свидания, Глеб Леонтьевич… — тембром голоса Станислав Викентьевич невольно пытался подражать сиренам, охмурявшим Одиссея, — всегда рады вас видеть, приходите, приносите рукописи…
Этот Кощей Бессмертный прошамкал нечто неразборчивое, без интереса скользнул по мне тусклым взглядом, проковылял на выход, сопровождаемый главредом.
— Артем Тимофеич, подожди меня, пожалуйста, — обернулся тот ко мне, явно показывая ветхому гостю, что он со мной на «ты», — я сейчас приду.
Не знаю уж, до какого порога он проводил своего динозавра, но не было его довольно долго. Наконец, вернулся.
— Ф-фу!.. — с демонстративным облегчением выдохнул он, входя, — избавился, кажется!.. Ну, заходите. Лара, нас ни для кого нет, — предупредил секретаршу.
— Поняла, Станислав Викентьевич!
В кабинете главред первым делом полез в шкаф, вынул «Ахтамара». Оставалось меньше половины.
— Будешь? — он качнул полупустой бутылкой. — А то, пока этот старый крокодил тут торчал… Не дай бог бы увидел! Потом весь остаток жизни проскрипел бы о вреде алкоголизма.
— Так зачем вы с ним нянчитесь, Станислав Викентьич? Пинка под зад — и пусть летит на Ваганьковское, или куда там еще.
— Ну, он на Новодевичье рассчитывает! Это кроме шуток, сам от него слыхал. На полном серьезе классиком себя считает.
— А на самом деле как пишет?
— Да я тебя умоляю!.. Нет, ошибок у него нет, даже стилистических. Все по словарю, да по учебнику русского языка. Тут не придерешься. Но ни одного живого слова, ни малейшего проблеска! Мертвый штиль. Лучше не скажешь. У меня от него на третьей странице глаза слипаются. Думаю, если его книгу открыть, да летом в комнате держать, то и мухи подохнут. Вот тогда польза будет…
— Так зачем вы с ним возитесь-то? — повторил я.
— Э-э, брат, — вздохнул он. — Молодой ты еще, не знаешь, какие расклады в литературном мире бывают…
Я мысленно ухмыльнулся, но сделал вид, что не знаю. А Мизин рассказал, как «крокодил» когда-то сделал положительную рецензию на книгу начинающего автора, который тщетно бился о бастионы издательств, и нигде не мог пробиться — стена! Линия Мажино. И вдруг подвернулся этот самый Глеб Леонтьевич. Как он разглядел талант в начинающем авторе⁈ — одному Богу ведомо. Но разглядел.
— Так что спасибо ему, — вздохнул главный. — Жизнь сложная штука! Я ведь знаю, что и бездарь он, и скольким кровь попил и жизнь попортил, а вот из песни слова не выкинешь… Ну да ладно! Ты к поездке готов?
— Конечно. Билет, командировочные — все на месте.
— Ладно. Я еще позвоню, договорюсь, в аэропорту тебя встретят. Конечно, будь готов, что тебя там будут медом обмазывать. Смотри в оба! Там, знаешь, если что взял, то все, они считают, что ты им должен. Восток дело тонкое!
Я это прекрасно знал по прошлому опыту. Знал и то, что такое туркменская зима. Но слушал с интересом — в таких случаях лишней информации не бывает.
Наутро, ласково простившись с Настей, я на такси домчался в Домодедово. И вскоре, оторвавшись от земли, ТУ-154 взял курс на Ашхабад.
Глава 18
Продолжительность рейса «Москва — Ашхабад» около четырех часов. Часовой пояс +2 часа к Москве. Таким образом, вылетев из Домодедово навстречу ходу Солнца, в 09.30, поэтому летели мы формально шесть часов. И приземлились в Ашхабадском аэропорту в начале четвертого часа, то есть уже далеко за полдень. Когда приземлились, я с любопытством смотрел в иллюминатор — какая она, туркменская зима⁈ Про туркменское лето, в общем-то все ясно: жара несусветная, пекло, люди прячутся в тени и литрами пьют зеленый чай. А вот зима какая здесь?..
Увидел я низкое серое небо, влажный бетон взлетно-посадочной полосы, сырую рыже-бурую землю с выцветшей жухлой травой. Ну, в общем, это был примерно московский октябрь. Середина. Ничего нового, так сказать.
Мизин уверял, что мне совершенно не надо будет заботиться ни о чем. Встретят, поселят, обеспечат всем… мне надо будет только делать свою работу. Ну и по возможности улыбаться.
Ну, посмотрим, посмотрим… — не торопясь, думал я, глядя на приподнятую суету в салоне: пассажиры толклись в проходе, одевались, снимали багаж с полок. Я же оказался в кресле у иллюминатора, никому не мешал, спокойно ждал, пока ажиотаж схлынет. Особо спешить было некуда, а суету на ровном месте — терпеть ненавижу.
Наконец, в салоне заметно поредело, и я пошел на выход. Попрощался с улыбчивой стюардессой, вышел на трап, расправляя грудь колесом.
Сразу меня обдало оттепельным ветром, только с незнакомым привкусом чего-то. Я сообразил, что это не оттепель, а вполне себе нормальное зимнее состояние. Вдохнул поглубже — действительно непривычный запах. Наверное, так пахнут степные и пустынные просторы…
Впрочем, об этом я подумал мельком, так как внимание мое вмиг упало на стоящую у трапа новенькую черную «Волгу», значительно сияющую лаковой краской и блестящим серебристым хромом: бампер, решетка радиатора, колпаки на колесах, ручки дверей. У машины стоял невысокий смуглый человек неопределенно-моложавого вида в солидном пальто с меховым воротником, в норковой шапке — все в образе «дорого-богато». По восточным представлениям, несомненный символ успешности и благополучия.
Увидев меня, встречающий приветственно замахал рукой, осклабился в доброжелательной улыбке — ярко сверкнули золотые зубы, еще один статусный маркер местного разлива. Я также дружелюбно улыбнулся в ответ, кивнул, зашагал по трапу, чувствуя, как тот слегка пружинит под шагами.
Человек, сияя золотым оскалом, протянул руку:
— Курбан!
— Артем, — ладонь у него оказалась жесткой, сухой, вроде крабовой клешни, но сильной.
— Прошу! — левой рукой он
