Виктор Побережных - «Попаданец» в НКВД. Горячий июнь 1941-го (часть 2) [СИ]

— Здравствуйте, товарищи. Как уже сказал товарищ Петренко, лектор из меня начинающий, поэтому извините, если меня немного будет заносить. Сначала я хочу объяснить вам, почему в качестве героя своей лекции я выбрал именно Поддубного. Если кто-то думает, что сейчас не время говорить о таких людях, что есть множество более важных тем, тот глубоко заблуждается. Да, сейчас идёт война. Самая страшная за всю историю не только нашего народа, но и всего человечества. Многие из вас на себе испытали, какой "новый порядок" несли к нам фашисты. С нашей стороны идёт не просто война, а война за саму жизнь! Нашу, наших детей, внуков. За само существование нашего народа. Ведь все наслышаны про гитлеровский план "Ост" который опубликовали в "Правде"? Вижу, что все. И в такое тяжелейшее время особенно важно помнить о людях, многое сделавших для того, чтобы слова русский, а теперь советский человек, звучали не просто гордо, а вызывали чувство уважения и зависти у жителей других стран. Зависти к тому, что не среди их народа родился человек, подобный Ивану Максимовичу. Такие люди, как Иван Максимович Поддубный, составляют золотой фонд любого государства, любого народа. Тем более народа, создавшего первое в мире государство людей труда. Всю свою жизнь, Иван Максимович с гордостью называет себя русским патриотом, русским человеком. Люди, в том числе и в других странах – русским богатырём. А начинал он… — незаметно для себя я увлёкся рассказом об одном из героев моего детства и вместо запланированных сорока минут, проговорил больше полутора часов. Что меня, честно говоря, удивило, так это то, что людям понравилось! Это было видно по заинтересованным лицам, по тому, что никто не уходил, а сам Петренко с таким же интересом на лице сидел в первом ряду.

— Вот такой человек живёт рядом с нами, товарищи. И несмотря на свой возраст, сейчас товарищ Поддубный отправился по госпиталям и освобождённым территориям со своими выступлениями. Может у вас есть какие-то вопросы, товарищи? С удовольствием на них отвечу, если смогу. И вопросы мне можно задать не только по прозвучавшей лекции, но и как майору госбезопасности. Если ответ будет не в моей компетенции, то в зале присутствует и уважаемый секретарь райкома партии товарищ Петренко, — заявив эту отсебятину, я ожидал, что Пётр Николаевич будет недоволен и ошибся. Улыбающийся Петренко поднялся на сцену и заявил.

— Многие из вас уже заметили и оценили изменения в нашем городе, которые наступили после начала работы спецкомиссии, членом которой является товарищ Стасов. Поэтому я уверю вас, товарищи, на любой ваш вопрос мы постараемся ответить, а проблемы – решить.

Оборвав песню, худощавый мужчина откинулся на лежак и прикрыл глаза. Тоска. Господи! Какая же это страшная штука – тоска! В проклятой, пропечённой солнцем Турции, среди виноградников Шампани и сумрачном Берлине не было такого сильного чувства, как здесь, на Родине. С двадцатого года не было ни одной ночи, чтобы не снился Дон, одуряющий, пьянящий запах летней степи. Солёные брызги сверкающего на солнце Азовского моря, обманчивого в своём кажущемся спокойствии и миролюбии.

Когда сороковом году, в Шалоне-на-Марне, за его столик в маленькой кофейне без приглашения уселся незнакомый немецкий офицер, ничего в душе уже немолодого подъесаула не дрогнуло. Даже промелькнувшая дикая мысль о том, что немцы решили поквитаться с полным Георгиевским кавалером, за тех, благодаря которым он получил свои награды и офицерские погоны, не вывела его из отупляющего, иссушивающего чувства тоски по Родине. В тот день, бывший подъесаул 51-го пластунского полка, 1-го отдельного Донского корпуса Донской армии Фёдор Григорьевич Махов уже решил – хватит! Пора заканчивать с этой нелепой, бессмысленной жизнью, больше похожей на предсмертные судороги, растянувшиеся на долгие годы. Допив кофе, Фёдор Григорьевич собирался выйти из города, подняться на присмотренный холмик и пустить себе пулю в лоб из старенького, но любовно ухоженного "браунинга", верой и правдой служившего Махову с осени четырнадцатого года. Тогда ещё совсем молодой казак взял его с тела немецкого капитана, которого сам же и зарезал в ночной вылазке. Поэтому даже такая, откровенно фантастическая мысль о цели появления незнакомца в немецкой форме, не вызвала у Махова никаких чувств. Безразлично взглянув на незнакомца он поднял чашку сделать последний глоток крепчайшего кофе и услышал на чистейшем русском языке: — Здравствуйте, господин подъесаул!

Потом, потом чёртова Германия, спецшкола абвера, встречи с русскими офицерами, надевшими немецкую форму и с самим Красновым. И надежда… дикая, не рассуждающая надежда вернуться на Родину и избавиться, наконец, от тоски и утолить ненависть. И меньше чем через год ему показалось, что всё! Закончились мучения и он окажется, – наконец-то! – Дома. Но… Сначала люди, невероятно изменившиеся за двадцать лет скитаний на чужбине. И жгучая, опаляющая ненависть ощущаемая спиной, затянутой в немецкий мундир, и всей измученной душой казака. Ненависть, изливающаяся из глаз тех самых людей, которых он пришёл спасать от большевиков.

Потом встреча с бывшим сослуживцем, в прошлом, как и Махов, казаком-героем, кровью заслужившим золотые погоны, а сейчас носившим по четыре шпалы в красных петлицах. Что тогда поразило Фёдора, так это брезгливая жалость и презрение в глазах его бывшего друга, а теперь смертельного врага. Тогда, жарким летом сорок первого, старый приятель своим отказом от сотрудничества с немцами подписал себе смертный приговор, а Махов так и не понял, почему старый товарищ только презрительно усмехался, на слова о союзной Германии, патриотах России и о благе, которое несут они Родине избавляя её от жидо-большевистской грязи. А потом… победы Германской армии начали сменяться всё более частыми поражениями и немцы покатились назад. Фёдор остался. Снова испытывать тоску по Родине он не хотел. Хотел умереть на своей, с детства знакомой земле. Остался уже не подъесаул, и даже не майор немецкой армии, а простой казак – Фёдор Григорьевич Махов. Оставшийся умирать дома, постаравшись унести с собой как можно больше так ненавидимых красных. Ставшими ещё больше ненавистными с того дня, как ввели в своей армии погоны. Такие же золотые, как были когда-то у него. А ещё  ещё они стали носить Ордена. Те, настоящие, Святые Георгии.

На счету Махова, после отступления немцев, было уже больше сорока краснопузых, когда помощник, троюродный племяш решил продать его чекистам, и сам остался лежать с ними на снегу. Собаке – собачья смерть, но Господи! Почему она опять вернулась, эта проклятущая Тоска?! Я же дома, Господи…!