Логос пытался рассчитать вероятность метаморфозы. Ничего не выходило. Получалось, что доза Z– лучей, необходимая для полной метаморфозы, уничтожит мир. То есть мир должен умереть, потом переродиться. Но мертвое не перерождается, мертвое обращается в прах. Миры гибнут в огне и рождаются вновь.
Математика не давала ответа.
Вечерами Вер выходил пройтись. Он как будто испытывал тьму. Ему казалось, что он вновь слепнет. Но то была нестрашная слепота. Ведь утром непременно взойдет солнце, и Гелиос погонит своих огненных коней, разгоняя тьму. Иногда Вер закрывал глаза и двигался на ощупь. Какое-то смутное ощущение, что во тьме проще отыскать истину, не покидало его. «Если боги слепнут, то зачем? – задавал он себе вновь и вновь вопрос. – Что такое слепота бога? Что такое тьма? Что такое прозрение? И что есть свет?»
Крик Логос услышал за два квартала. То есть это был не крик в прямом смысле слова, а всплеск боли. Благодаря своей удивительной эмпатии Логос услышал его и бросился на помощь.
Трое в черном пинали лежащее возле стены тело. Свет фонаря, такой мирный и мягкий, обводил фигуры желтым контуром. Будто пытался представить происходящее как нечто обыденное и совсем нестрашное. Но не получалось. Вер налетел сзади. Ударил в спину одного из исполнителей. Развернулся и тут же сбил с ног второго. Третий выдернул из ножен меч. Свет фонаря и сталь позолотил умело. Исполнитель привык к блеску стали. И Вер привык. А Логос ужаснулся. Но Вер мгновенно подавил эту вспышку ужаса. Меч в руке бывшего гладиатора был все так же проворен, без труда отражал сыплющиеся удары, ни разу не позволив клинку противника коснуться тела. Второй исполнитель стал подниматься. но Вер, отбив очередной удар, острием прочертил на бритой голове кровавую полосу. Исполнитель вновь упал.
«…Эх, исполнители, как можно так исполнять желания? Убивать. Избивать. Втроем на одного безоружного. Разве это желания? Разве это исполнение? Что вы клеймите? Для кого? Поучитесь у меня. Вот так вы умеете? А вот так? А так?»
Клинок Вера вспорол плечо противника до кости. Исполнитель завизжал и бросился наутек. Теперь он сам клейменый. Полей своей кровью арену, исполнитель, и попробуй, каково на вкус – исполнять желания. На камнях мостовой оставались красные пятна с платиновым ореолом. Гений? Изгой, сам превратившийся в гонителя?
Вер склонился над спасенным, приподнял неподвижное тело. Лицо запрокинулось. Кажется, это женщина. Под кровоподтеками не разобрать. Кажется, не молода. Зачем она понадобилась исполнителям? Вер взвалил грузное тело на плечо и понес. Таксомоторы не попадались. Где вы, счастливые случайности, я же ваш повелитель!
Вер шагал и шагал. Машины проносились мимо. Но ни одна не пожелала остановиться. Прежде такого не бывало. Прежде кто-нибудь непременно затормозил бы, приметив идущего с тяжкой ношей человека. Все-таки мир метаморфирует, пока боги бесцельно блуждают во тьме.
Вер принес пострадавшую в приемный покой Эсквилинской больницы. Медик явился. Попытался нащупать пульс, но безуспешно. Покачал головой.
– Она умерла. Твоя родственница?
– Нет.
Медик повернул левую руку. На пальце сверкнуло золотое кольцо.
Платье было белым с пурпурной полосой, если не считать следов грязи и крови, почти сплошь испятнавших ткань. Изящные башмаки украшали серебряные полумесяцы.
Медик кинулся к телефону.
– Префектура вигилов? Срочно! В больницу доставили сенатора Веронию Нонниан. Нет, помочь ей уже нельзя. Она мертва.
II
Летиция жила уже несколько дней в Танаисе, но от Элия не было вестей. Где он? Почему не является? Разве не здесь назначена встреча? Разве не сюда звал ее Квинт? Зачем сидит она в этом городишке на берегу странного светло-серого Меозийского моря [54]?
Прежний город, полуварварский, полугреческий, с узенькими улочками шириной в четыре-пять футов, со сложенными из неотесанного камня домами и крошечными, мощеными камнем двориками был уничтожен очередной волной варваров много лет назад, и, отстраиваясь, в древний квадрат стены втиснули обычный город с форумом, храмами, базиликами, дворцами и музеями. Для садов места не хватило – сады росли за городской стеной. Этим летом Танаис пребывал в тревоге: утром с лотков мгновенно исчезали все утренние вестники. В Готию потоком хлынули беженцы из Иберии. В рванине, грязные, многие раненые, они ночевали прямо на земле за городскими стенами, среди вилл и домиков попроще, отгоняя местное жалоносное комарье сложенными из камыша кострами. Подальше от стен для них развернули палаточный городок. Но мест в палатках не хватало, и зачастую беженцы спали на земле, завернувшись в одеяла, выданные «Легионом спасения». Люди дежурили возле полевой кухни, ожидая раздачи пищи и то криками радости, то проклятиями встречали когорты ХII легиона. Ползли слухи, что варвары изрядно потрепали римский легион, заманив тот в засаду. И хотя в Готию монголы не прорвались, но на борт крейсера под покровом темноты подняли несколько свинцовых сундуков с погребальными урнами и посмертными масками погибших.
III
Летиция жила в лучшей гостинице Танаиса. Вернее, не жила, а ждала. День за днем. Но Элий не появлялся. Вести из Рима приходили одна тревожней другой. Что, если в самом деле изберут диктатором Бенита? Не верилось, что римляне настолько глупы, и все же, что делать Августе? Уехать? Еще нет. Еще не сегодня. Сегодня она ждет. Без Элия Летиция вернуться не может. И она ждала. Ходила в порт. Высматривала на набережной знакомую фигуру. Двое преторианцев стоптали ноги, таскаясь за ней. Однажды не выдержала и уже решила сообщить послу о своем решении уехать. Но передумала в последний момент. Где же Элий? Почему его нет? Вновь ждать? Нет больше сил, невозможно, немыслимо.
IV
Летиция вернулась с утренней прогулки, стала просматривать вестники и отшвырнула. Она не находила себе места.
Вышла на галерею. Малиновые и розовые вьюнки сплели меж тонкими колоннами сплошную сеть. Пятна солнечного света, пробившись сквозь зелень, падали на стену и мозаичный пол. На заре цветки закручены в спирали. Но солнце поднялось, разноцветные граммофончики раскрылись, чтобы глянуть на мир, на суетливый город, на роскошные пурпурные розы по соседству на клумбе, на бассейн, в котором плескались загорелые малыши. Летиция сорвала цветок. Тончайшие лепестки так легко оборвать или смять. Но это мнимая победа. Белые мощные корни вьюна пронизывают землю на много футов в глубину. Выдирай их год из года, но останется в земле крошечный кусочек корня, и брызнет вверх зеленая струйка жизни, и расцветет, колеблясь на ветру, малиновый или розовый граммофончик.
Стук в дверь она расслышала даже здесь, на галерее. Выронила цветок и рванулась в комнату. Охранник уже успел открыть дверь. Принесли записку. Руки ее дрожали, пока она распечатывала плотную бумагу. «Буду через два часа. Элий». Ее стал разбирать смех. Идиотский смех. Наверняка он послал записку из какой-нибудь ближайшей таверны. Отдалил их встречу на два часа, лишь бы соблюсти приличия. Ей сделалось немыслимо жаль этих двух часов. Будто у нее украли не два часа, а полжизни. Ну что ж, будем соблюдать старинные ритуалы. Якобы эти два часа нужны для того, чтобы истопить баню. Летиция отправилась в ванную комнату. Несколько минут стояла перед зеркалом. Зеркало было от пола до потолка. Она стерла полотенцем налет пара. Глянула на себя. Элий может ее и не узнать. Она выросла, постарела. Так и подумала – постарела, а не повзрослела. Беззаботная веселость исчезла. Прежде Летиция была тоненькой и хрупкой, все рвалась куда-то, а теперь… Какая она теперь? Летиция всматривалась в отражение. Да уж, хрупкой ее фигуру теперь не назовешь. И волосы потемнели. Длинные, они стекали по плечам каштановой волной с золотым отливом. Она вроде бы и не располнела, но грудь, бедра – все формы округлились. От девочки не осталось ничего. Зрелая женщина смотрела из зеркала. Женщина, которой уже… Летиция сочла годы и к своему изумлению обнаружила, что ей только-только исполнилось семнадцать. Неужели?
Она сама приготовила ванную. Взбила мыльную пену. Сидела на скамье и смотрела на воду. Вдруг подумала: все обман, и Элий не придет. Никогда уже не придет. Она будет так сидеть и ждать, пока не умрет.
Прошло два часа, и за стеной раздались шаги. Летиция не торопясь вышла из ванной. Августе не подобает кидаться гостям навстречу сломя голову. Элий стоял посреди комнаты. Сначала она не поверила, что это он. Какой-то бродяга в темной тунике, перепоясанной кожаным поясом. Шея замотана платком. Сандалии из дешевой грубой кожи. Верно, он измучился в этой ужасной обуви. Худой, загорелый, белыми разрезами легли морщины подле глаз. Скорбные глубокие складки вокруг рта, волосы коротко острижены и совсем седые. Глаза прежние. Нет, тоже не прежние. Что-то в них замерло, какая-то неподвижная точка. И губы сделались тоньше, и излом рта – жестче.
