Эта речь вызвала гневные протесты со стороны епископов и других служителей церкви из-за беспрецедентного использования слова «дьявольский» по радио. «Где мы окажемся, — писал архиепископ Кентерберийский, — если министры кабинета станут подавать нации примеры сквернословия?» Вопрос рассматривался в Палате общин, причем несколько молодых лейбористов пытались защитить речь министра на том основании, что выражения вроде «дьявол», «пошел к дьяволу», «какого дьявола» так прочно укоренились в американской разговорной речи и, следовательно, в художественной литературе, что их вряд ли можно продолжать числить как примеры сквернословия. «У нас не Америка», — ответило несколько голосов сразу. В конце концов извиняться пришлось и министру внутренних дел, и Британской радиовещательной корпорации; все были удовлетворены, и история быстро забылась.
К Франции это, однако, не относилось: там несколько предприимчивых частных фирм развернули производство счетчиков Гейгера и противорадиационных зонтиков и принялись активно ими торговать. В отличие от громоздких, неудобных британских счетчиков, походивших на дедушкины карманные часы на цепочке, французские модели напоминали перьевые ручки (для мужчин) и губную помаду или пудреницы (для женщин). Одна фирма даже выпустила их в виде браслетов для надевания на лодыжки, которым полагалось щелкать, как кастаньетам, при регистрации радиоактивности. Что касается солнечных и дождевых зонтов — тут моделям и расцветкам не было предела, а поскольку действие этих зонтиков зависело от встроенной электросхемы, которой полагалось поглощать или отталкивать зараженные частицы, то логика подсказала использовать ток одновременно для питания встроенного радиоприемника.
Никогда еще бульвары не приобретали столь очаровательного вида, как в эти солнечные дни конца ноября, когда толпы гуляк шествовали под кокетливыми зонтиками, сопровождаемые приглушенным музыкальным щебетом радиовещания, напоминая движущиеся фигурки на циферблате музыкальных часов. Мало кого волновало, что чувствительные счетчики постоянно попадали впросак и показывали смертельные дозы радиации всякий раз, когда поблизости начинал работать пылесос или холодильник. Зонтики, со своей стороны, упорно заряжали своих хозяев статическим электричеством, разряжавшимся в виде трескучих молний при рукопожатиях, поцелуях и прочих телесных соприкосновениях. Для карикатуристов и поэтов-песенников это было, разумеется, подарком с небес; на первое место в хит-параде сезона вышла песенка «Мое радиоактивное тело».
Вскоре, однако, зазвучали знакомые скрипучие голоса протестующих с левого фланга. Профессиональные противники наслаждения и риска, вечно не дающие людям спокойно поразвлечься, заголосили, что «массы» не в состоянии позволить себе столь дорогих игрушек и остаются вследствие этого беззащитными, выживание же превращается в роскошь, доступную только для привилегированной буржуазии. Одновременно они утверждали, что эти безделушки, сбываемые доверчивой публике, совершенно бесполезны, что несколько подрывало силу предыдущего довода: ведь если они были настолько неэффективными, то богатые и бедные оказывались в одной лодке, что вело к восстановлению справедливости и демократии. Затем разразился знаменитый «скандал с зонтиками»: разоблачение того обстоятельства, что одним из главных держателей акций компании «САПАР» [19] оказался министр обороны — радикальный социалист. Правительство было вынуждено подать в отставку, начались забастовки и демонстрации; наконец, новое правительство торжественно обещало, что станет бесплатно раздавать всем гражданам счетчики Гейгера и противорадиационные зонтики самых надежных моделей, как только начнутся их поставки в необходимых для этого количествах. Однако в ответ независимые и зависимые левые снова подняли крик: оказывается, это заявление правительства является наглядным доказательством его воинственной, агрессивной политики, обслуживающей интересы банкиров с Уолл-Стрит. Умеренные левые меланхолично сожалели о том, что правительство разбазаривает национальные ресурсы на столь непродуктивные цели вместо того, чтобы сосредоточить усилия на повышении жизненных стандартов, в то время как крайне левые подбивали массы отказаться от зловещих игрушек империалистических поджигателей войны, чтобы не превратиться в сообщников их агрессивных замыслов. Однако все эти противоречия оставались на уровне теории, ибо первая же партия заказанных правительством счетчиков и зонтиков была тут же съедена «черным рынком» и переправлена в Бельгию, где и продана с немалой прибылью.
Итак, дни золотой осени тянулись один за другим, как процессия пилигримов, время от времени приводимых в дрожь нападениями грабителей-кочевников, впадающих то в возбуждение, то в ликование, наслаждающихся приключениями и все больше устающих от путешествия в неведомое. Дни становились все короче, и чудилось, что неуклонное сокращение промежутка между восходом и закатом, хотя бы на несколько минут, и зловещее удлинение ночи, предвещают конец всему живому. Конечно, после зимнего солнцестояния процесс повернется вспять; но кто в наши дни может быть уверен даже в этом? За самым теплым на памяти человечества сентябрем последовала невероятнейшая из всех знакомых людям эпидемий; теперь же пошли непонятные помехи в радиоприеме, а по телеэкранам то и дело сновали какие-то звездочки и вспышки света. В конце концов все эти загадки утратили всякую связь со спиральным облаком, поднявшимся над Уралом, — о нем теперь вспоминали лишь самые суеверные индивидуумы. Казалось, сама Природа начала войну нервов против своего последнего блудного отпрыска.
ЧАСТЬ 2
I Возвращение блудного сына
— Короче говоря, — сообщил Варди, — мне предложено читать лекции по современной истории в университете Венограда, так что я возвращаюсь домой. Я пришел прощаться. Жюльен был настолько поражен, что у него изо рта вывалилась сигарета.
— Мне предоставлены надежные гарантии, — спокойно продолжал Варди. — С прошлым покончено. У меня есть письмо за подписью нашего нового посла, гарантирующее мне безопасность. Его я могу оставить у здешнего адвоката. Они больше не интересуются возмездием за старые грехи. Им нужны квалифицированные люди, способные помочь восстановлению страны.
— Ты что, совсем спятил? — воскликнул Жюльен, в отчаянии глядя на Варди — невозмутимо застывшего перед ним коротышку.
— Ты не предложишь мне сесть? — с улыбкой осведомился Варди.
Вместо ответа Жюльен зашагал по комнате, приволакивая больную ногу.
— Я жду от тебя объяснений, — заявил он, пока Варди устраивался в кресле.
— Как насчет того, чтобы промочить горло? — осведомился Варди с той же сдержанной улыбкой.
Жюльен пододвинул ему бутылку и рюмку. В бутылке был сладкий вермут — единственный уважаемый Варди напиток.
— Я жду, — повторил Жюльен, прислонившись к книжному шкафу и взирая на Варди сверху вниз.
— К чему столько драматизма? — сказал Варди. — Это долгая история. Расслабься.
— Ты решил меня разыграть? — спросил Жюльен.
— Нет.
— Неужели ты хочешь сказать, что веришь их гарантиям и уверениям?
— Более-менее. После смерти старика кое-что переменилось.
— Ты совсем спятил? — снова спросил Жюльен.
Варди пригубил вермут и отставил рюмку.
— Слушай, — сказал он, — я могу предложить тебе короткую и длинную версию. Короткая: на протяжении восьми лет, пока у власти у меня дома находились белые, я был красным эмигрантом, а потом, Когда к власти пришли красные, я еще десять лет оставался белым эмигрантом. Вместе это восемнадцать лет бесплодной ненависти и бесплодных надежд. Уезжая, я был подающим надежды тридцатилетним молодым человеком, теперь же мне под пятьдесят. Вот я и решил, что пора разобраться с этой диалектикой.
— Я слушаю, — произнес Жюльен.
— Я думал, ты станешь напоминать мне о заполярных лагерях, госбезопасности и тому подобном. Побереги силы. Все это включено в уравнение.
— Давай свое уравнение.
— Оно простое. Будущее против прошлого. Двадцать первый век против девятнадцатого.
— Ты написал три книги, доказывая, что будущее принадлежит не им, и что они — не на стороне будущего.
Я прочитал на эту тему дюжину лекций. Самообман — мощный двигатель. Человек может проездить на нем всю жизнь. Но стоит двигателю заглохнуть, как человек умирает.
Жюльен ничего не ответил. Варди заговорил снова:
— Ты можешь, конечно, спросить, откуда я знаю, что не стану жертвой нового самообмана. Но я тщательно с этим разобрался. Самообман всегда сопровождается самообольщением. Самообольщение — это надежда. Раз я перестал обманывать самого себя, то мною правит уже не надежда, а смирение. Значит, здесь нет места самообману.
