она. — Дикий — самый кислый. Еще моя бабка собирала, на могилках. Здесь, за оврагами могилки были, очень уж хороший щавель там рос. А потом там завод построили, так я по оврагу собираю. Маловато, но на борщ хватает.
Она щедро добавила домашней сметаны:
— Ешь давай, — сказала она, — а то совсем худая стала.
Я зачерпнула, вкусно. Замечательно, давно я уже вкус еды не ощущаю. Может быть потому, что кисловатый? Вполне может быть, что у меня банально нарушен кислотно-щелочной баланс и вот поэтому мне все не хочется. В общем, надо будет потом еще что-нибудь кисленькое попробовать.
— Так что там произошло? — спросила я, доев борщ.
— Внезапно нагрянула комиссия, — вздохнула Алевтина Никитична и пододвинула ко мне миску с пирогами. — С капустой. Пироги, в смысле с капустой.
— Из Москвы?
— Да кто ж их знает, — пожала плечами она, — нас не информировали. — Ваня и так в последнее время сам не свой ходил, а тут еще эти…
Она задумалась и замолчала. Повисла тишина, лишь ходики громко отстукивали время.
— И что? — поторопила я.
— В общем, пришли к нему, закрылись в кабинете. Ругались-ругались, крик стоял такой, что сквозь дверь было слышно, — она достала из буфета банку вишневого варенья и поставила передо мной, — Ешь.
— А вы?
— Мне нельзя много сладкого. Врачи запретили.
— А что те люди говорили? — вернула я разговор в нужное русло.
— Да непонятно. Документы какие-то ищут, — вздохнула Алевтина Никитична, пододвинула к себе банку с вареньем и машинально быстро съела пару ложек подряд. — Перерыли в Ванином кабинете все вверх ногами. А потом Ваню увели.
Она нахмурилась и опять вздохнула.
— Он ничего не говорил? — спросила я.
— Я сама не видела. На складе была. Мне потом Аллочка рассказала.
— А Алла где?
— В деревню уехала, — сказала Алевтина Никитична, более осмысленно посмотрела на стол, обнаружила банку с вареньем в руках и торопливо отодвинула ее подальше. — Взяла три дня отгулов и уехала. На работе сказала, что родители болеют, помочь надо. В общем, спрятать мы ее с Альбертом пока решили, а то девка молодая, еще ляпнет не то, что надо.
Она долила мне еще чаю и уставилась на стену невидящим взглядом.
— А что за документы? — мне не давал покоя этот вопрос.
— Да кто ж скажет… — пожала плечами Алевтина Никитична.
— Кстати, а вы не знаете ничего про те синие папки? — спросила я.
— Как это не знаю? Знаю. Они у меня.
— Откуда?!
— Ваня дал на хранение. Недавно.
— А что в них?
— Не знаю, — твердо сказала Алевтина Никитична. — Я не смотрела.
— Покажите! — потребовала я.
— Но Ваня сказал никому не показывать.
— Так это из-за них его под следствие взяли! — воскликнула я. — И пока их не найдут — его не выпустят.
— Но, если в них что-то такое… — неуверенно протянула Алевтина Никитична и опять потянулась к банке с вареньем.
— Конечно в них именно что-то серьезное, раз такая заваруха началась, — согласилась я и отодвинула от нее банку опять подальше. — Но пока они не найдут эти папки — не отцепятся…
— Так что же делать? — всплеснула руками Алевтина Никитична и обеспокоенно с надеждой посмотрела на меня.
— Покажите их мне, — велела я непререкаемым голосом. — Я хочу понять, что там. А потом мы заменим текст на другой и вернем папки на место. Комиссия их найдет и Ивана Аркадьевича больше не будет смысла держать.
— Но Ваня не велел… — промямлила Алевтина Никитична.
— И где теперь Ваня? — сузила глаза я. — У нас сейчас два варианта: выполнять приказ Ивана Аркадьевича и не трогать эти папки, но тогда ничем хорошим для него это не закончится. Эти люди не успокоятся, пока не найдут. И к вам потом могут прийти.
Алевтина Никитична вздрогнула.
Где-то в соседнем дворе прокукарекал петух и опять стало тихо.
— И второй вариант — мы поменяем текст на безобидный, какой-нибудь нейтральный, они найдут, прочитают, успокоятся и выпустят Ивана Аркадьевича.
— Но…
— Алевтина Никитична, мне кажется, вы давно уже убедились, что я — наиболее преданный соратник Ивана Аркадьевича, — твердо ответила я. — после вас, конечно.
— Ну, хорошо, — неуверенно кивнула Алевтина Никитична. — Посиди здесь. Я сейчас.
Она, кряхтя, поднялась и скрылась в другой комнате. Я тихонько выглянула: Алевтина Никитична стояла на табуретке и рылась в антресоли.
Мда, капец какой тайник прямо. Почему-то вспомнилось, как Нина Матвеевна прятала деньги в карнизе в гостинице. Да уж, хитер наш народ на выдумку.
Я торопливо вернулась за стол и сделала вид, что увлечено поедаю варенье из вишен.
На обратном пути я забежала домой, на Ворошилова: нужно было взять чашку-тарелку (всю посуду Риммы Марковны я выбросила, а та, что нашлась в буфете — фу, честно говоря, после проживания там Олечки пользоваться нею было брезгливо), решила взять другую одежду — завтра пойду на работу, менять папки.
В общем, я торопливо сграбастала все в сумку, немного проветрила вонищу от прореагировавшей серы и спустилась во двор.
Было уже поздно, от реки дуло горьковатым полынным холодком, но тем не менее у подъезда несли стражу старушки-веселушки.
— Добрый вечер, — поздоровалась я.
— А что это вы вдруг все съехали? — поинтересовалась Варвара.
— Да подкрасили на кухне трубу, от ржавчины, — не стала вдаваться в подробности я, — и какая-то краска такая ядреная попалась, аж слёзы из глаз. Невозможно. Пока запах выветрится, поживем у родственников.
— Ну, это правильно, — закивали старушки. — Незачем гадостью дышать.
— Лида, тут какой-то дед приходил, — внезапно сказала соседка Наталья, которая тоже вышла и села рядом щелкать семечки.
— Какой еще дед? — удивилась я, — кто? Что спрашивал?
— Да ничего, — пожала плечами Наталья, — он крутился тут на твои окна смотрел. Странный какой-то.
Утро началось радостно и ярко. Даже слишком ярко — солнечные зайчики весело запрыгали сквозь открытую форточку на стол, на кофейник, на чашку, а я сидела за столом Риммы Марковны
