Мысли текли медленно, и ярость понемногу стихала. Молчание затягивалось, по нарушить тишину Юсуф не решался, страшась помешать напряженному раздумью тысячника.
— Чернила, которыми нанесли надпись, выцвели, стали тусклыми, — глухо произнес Селим-эфенди, — а значит, их нанесли давно. Но у него был кинжал, что дал ты, Юсуф! Откуда он его мог взять?! Да и с нашей ханум он много раз нарушил свой целибат, причем так, что даже наши поэты не смогли бы описать эту… Мерзость!
— О, почтеннейший Селим-эфенди! — Юсуф обратился как можно уважительно, ибо в ярости молодой родственник халифа мог запросто изрубить его на тысячи кусочков, и это будет самая легкая смерть, которую можно было бы вымолить. — Боюсь, что командор, пропитавшийся духом подлых византийцев, устроил нам коварство, которое ни один из правоверных и вообразить не смог бы. Да и сами христиане, «люди Книги», с омерзением отшатнулись бы, узнав о такой гнусности!
Сейчас Юсуф не лукавил даже в самой малости, ибо мусульмане почитали Библию, или «Книгу», как они ее называли. А потому отношение к христианам или иудеям было намного более великодушным, чем к язычникам, будь они северными, поклоняющимися Одину или Перуну, или восточными, что купали в жертвенной крови своих идолов.
— Ты хочешь сказать…
— О да, почтеннейший Селим-эфенди! Горе мне, что не прозрел я это гнусное коварство и не смог принять меры!
Юсуф вырвал из своей бороды клок волос, не почувствовав в горячке боли. Единственное чувство, которое он сейчас испытывал, — жгучий стыд, что опалил пламенем его душу.
— Что случилось, Юсуф?!
На Селима-эфенди невозможно было взирать без огорчения и праведной боли, настолько его благородное лицо изменилось, а левую щеку задергало нервной дрожью, да и рука, лежавшая на колене, стала ощутимо подрагивать.
— Крестоносцы шли в крепость у трех дубов перевалом, на котором охотился волк-оборотень — ведь так его называют люди, почтеннейший Селим-эфенди?!
— Да, мой верный Юсуф. И этот самозваный командор Анджей убил порождение шайтана собственною рукою, как мне известно. Достойный подвиг для воина!
— Ратная доблесть всегда ценится. Вот только до того волкодлак зарезал несколько воинов, у одного из которых этот «Анджей», — Юсуф замер, страшась попасть под вспышку гнева, но промолчать он не мог, — и забрал данный мною кинжал! Второй твои воины, пресветлый эмир, как ты мне сам сказал, нашли у тела фон Нотбека, упавшего со скалы.
— Он забрал кинжал?!
Селим побагровел и судорожно хватанул воздуха, будто рыба, вытащенная на берег.
Теперь терять было нечего — лучше выложить все самому и сразу, ибо тысячник не терпел лжи и уверток, а предпочитал горькое зерно истины. За злую весть он мог простить, но за лукавство — никогда!
А потому Юсуф заговорил очень быстро, торопясь высказаться, дабы поскорее опорожнить кувшин едкого, но спасительного для себя лекарства, быстрее показав его дно:
— Это был настоящий фон Верт, ибо никто из рыцарей ордена не доверит меча их святого! И он забрал не только мой кинжал, он обманул саму ханум, что растаяла в его руках подобно пахлаве и не заметила коварство его обмана. — Юсуф остановился, глядя, как лицо Селима из багрового меняется на серый, и зачастил, стараясь отвести от себя угрозу:
— Знай, что настоящий командор — в крепости, ты бы перебил всех, мой повелитель. Но он тебя коварством своим ослепил, как и ханум, заставив вас поверить в то, во что нельзя поверить. Вы собственными глазами видели знаки на его груди, но не заметили, что те нанесены очень давно. А ведь у самозванца, будь это он, они были бы свежими и яркими!
— О Аллах, всемилостивый и милосердный! О горе мне, ослепшему от злого лукавства!!!
Молодой военачальник с хрустом выдернул из своей бороды клок волос, и Юсуф разинул рот от неимоверного удивления — это какова же должна быть ярость и возросшая от нее сила, чтобы вот так просто обезобразить подстриженную бородку?!
— Я же сам дрался с ним, и он убил голыми руками шесть моих воинов! Это мог сделать только великий воин! Я в ослеплении своем поверил не собственным глазам, а лживому языку ханум! — Селим-эфенди взвыл и начал кататься по ковру, изрыгая рыдания.
«О Аллах милостивый!» — мысленно воззвал в всевышнему Юсуф, замерев истуканом и не смотря на искреннюю скорбь своего молодого тысячника. У него и самого было скверно на душе — ведь он не предусмотрел, что командор может быть настолько коварен.
— Я прикажу казнить ханум! Ее раздерут на четыре части дикими кобылицами! Нет, посадят на острый кол тем местом, которым он посмела обмануться и смешать наш замысел!
Голос Селима-эфенди был спокоен, это и ужаснуло Юсуфа, ибо приговор, на его взгляд, был несправедлив, потому сотник тихо, но твердо произнес, смело глядя в яростные глаза тысячника:
— Ханум не виновата! Впервые ей встретился достойный противник, что переиграл ее в любовную игру!
— Ты что несешь, Юсуф?! Пусть так, я собственными глазами видел пятна от поцелуев! Но он же принял целибат?! Как командор его осмелился нарушить?!
— Помнишь Демира, повелитель? Нашего лазутчика, что пробрался так далеко на восток, в страну, где поклоняются шестирукому богу. Он рассказывал о рисунках, на которых изображены неприличные для мусульманина сцены, где мужчины и женщины предаются разврату!
— Я хорошо помню его рассказ, Юсуф! — Селим-эфенди уже успокоился и внимательно смотрел на сотника. Буря прошла, и теперь перед ним снова сидел на ковре властный и умный воин.
— Потому ханум и растаяла в его руках, ибо он овладел этой нечестивой магией, приносящей усладу телу, но губящей душу. И заметила только то, что он внушил ей, находясь под чарами омерзительной услады, которую ни один мужчина не смеет проделать над женщинами. Кроме командора! Он не нарушил целибат, ибо в его руках имелось оружие, что он обратил против нас. Так стоит ли корить воина за хитрость на поле боя?! Ведь он сразился с гулямами и многих убил!
Селим-эфенди кивнул, но ничего не сказал, только молчал, задумчиво хмуря лоб. Спустя долгое время, пока Юсуф сохранял полную неподвижность, сидя на мягкой подушке, морщины на лбу тысячника разгладились, а лицо прояснилось, словно с неба ветер прогнал темные тучи.
— Прости мою несдержанность, Юсуф, и мои опрометчивые слова, сказанные про командора Андреаса фон Верта! — Молодой военачальник четко произнес германское имя, не исказив ни одну букву.
— Ты прав — это самый страшный враг, с которым мне пришлось столкнуться. Ты был нашим лазутчиком в Кракове, но это не ущемляет твою честь воина. Также как и он, бывший и в Константинополе и в Индии. Да, он там жил — ибо нечестивую любовную магию можно изучить только в тех землях. Теперь я прозрел — все эти годы восточные язычники осмелились с нами воевать, и не без успеха. Это дело рук Верта!
