— А какая у тебя крыша, Алешенька?
— Крыша у меня с чердаком, где много всякого хлама.
Аля, конечно, ничего не поняла, но расспрашивать постеснялась.
— Почитать бы чего, — с тоской сказал я, — только где здесь книг найдешь… Ты читать, кстати, умеешь?
— Не умею, — без смущения ответила Аля, — читать Писание только попы умеют.
— Хочешь, научу? — предложил я.
— С тобой я все хочу, Алешенька.
Ответ получился очень двусмысленный и многозначительный, но я предпочел не заводиться. А то непременно кто-нибудь постучит в дверь.
— Если раздобуду бумагу и чернила, прямо сейчас и начнем, — обрадовался я хоть какому-нибудь занятию.
Я напялил на себя знаменитый парчовый халат и пошел разыскивать Котомкина. В доме мне никто не встретился, и я вышел во двор.
Перед крыльцом бродили куры.
В глубину подворья с ведрами на коромысле шла белобрысая девка.
Я окликнул ее и спросил, где мне найти хозяина. Она поклонилась и, с любопытством поглядывая на меня, пошла показывать мастерскую.
У меня начало возникать чувство, что я здесь делаюсь нежелательно популярной личностью. Что-то все, кого я ни встречу, глядят на меня во все глаза.
Мастерская находилась в довольно большом бревенчатом строении. Девка, опустив на землю свои ведра, побежала звать хозяина, а я остался ждать снаружи. Через минуту из мастерской поспешно вышел Фрол Исаевич, надевая на ходу сюртук.
— Не изволите ли зайти, ваше благородие, — предложил он.
— Охотно, — ответил я.
Мы вместе вошли в мастерскую. В большой комнате с низким потолком за одним очень длинным столом сидели люди перед кучками материй и работали, не поднимая голов. Воздух был тяжеловат от запаха красок и плохого проветривания.
— Изволите любопытствовать, — поинтересовался Котомкин, — или по делу во мне нужда?
— Вообще-то, по делу, но сначала, если вы не против, осмотрюсь.
— Как прикажете, — сказал портной.
Он отошел от меня, чтобы не мешать, снял сюртук и, взяв в руку большие ножницы, направился к отдельному закройному столу с лежащей на ней материей.
Мне было интересно, как он кроит без лекал и выкроек. В детстве я часто наблюдал, как шьет моя бабушка, и помнил, что у нее были целые рулоны выкроек, вырезанных из старых газет.
Она прикалывала их булавками к материи, а потом обводила мелками линии раскроя. Котомкин кроил почти на глаз. Он сверялся с записью сделанной на дощечке и наносил мелом точки на материал. Окончив разметку, он пощелкал ножницами и лихо раскромсал материю на детали.
— Где вы так научились кроить? — спросил я его, когда он освободился.
— У мастера Федора Федоровича Коха. Был отдан ему в ученики управляющим имением и пятнадцать лет был у него подмастерьем. А как имение пожаловали вашему родичу, так я упросил отпустить меня на оброк и открыл свое дело.
— Кох немец? — поинтересовался я.
— Так точно-с, из немцев. Первейший был мастер, мне еще далеко до него.
Похоже, что из неметчины приезжали к нам не только шарлатаны вроде вчерашнего эскулапа. Фрол Исаевич, вспомнив учителя, едва не прослезился и принялся превозносить его замечательные таланты и душевные качества.
Выслушав несколько историй о Кохе, я изложил причину, по которой, собственно, и побеспокоил хозяина. Оказалось, что в доме бумага есть, но только гербовая, на которой пишут прошения. А грифельной, или как ее называл Котомкин «аспидной» доски, на которой пишут школяры, за ненадобностью не имеют.
Однако, меня уже обуял зуд учительства, я не захотел ждать пока найдут писчую бумагу или грифельную доску, и придумал, как обойтись имеющимися средствами. По моей просьбе, подмастерья отыскали гладкую доску. Я позаимствовал в мастерской кусок мела и отправился к Але, на ходу изобретая методику, по которой буду обучать ее грамоте.
Как меня учили читать, я, за давностью лет, позабыл. Из букваря помнилась одна ключевая фраза «Маша мыла раму». Как называли буквы в старину, я помнил, правда, не все, а штук пять-шесть. Пришлось придумывать предметы, начинающиеся с нужных букв. Навскидку у меня ничего не получилось. Вряд ли Аля имела представление, что такое апельсин, абрикос или арбуз, как и я не представлял, чем армяк отличается от поддевки. В конце концов, подбирая слова на букву «А» я остановился на «амбаре», хотя чем амбар отличается от риги или сарая, я решил предоставить разбираться самой ученице. Дальше пошло чуть легче «Б» — баран, «В» — ворота, «Г» — грабли.
Алевтина с нетерпением ждала начала урока. Я не стал испытывать ее терпение и набивать себе цену, сразу же приступил к обучению.
Теоретическую часть о том, что слова состоят из звуков, звуки складываются в слоги, она прослушала, вытаращив глаза и от усердия мысли прикусывая губу. Дальше началось непосредственное изучение и запоминание букв.
Я написал их мелом на доске, снабдил примитивными рисунками, объяснил, чем буквы отличаются в начертании и как произносятся, после чего велел их запомнить. Аля с полчаса рассматривала доску, но при проверке оказалось, что ничего не усвоила. Я заподозрил, что или она тупая ученица, или я фиговый учитель.
— Алечка, — сказал я спокойным голосом, — грамота очень простая и нужная вещь. Ее свободно осваивают совсем маленькие дети. Если ты постараешься, то научишься быстро читать и писать. Представляешь, ты сама сможешь читать Писание, житие Святых. — «А если повезет, то и Александру Маринину», — добавил я про себя. — Ты будешь не хуже дворян и уж точно лучше неграмотного отца Евлампия.
От ахинеи, что я нес, меня поташнивало, но Аля прониклась и начала смотреть на учебу как на труд, а не развлечение.
Я начал все сначала, и дело чуть стронулось с мертвой точки. В разгар занятия в комнату вошла хозяйка накрывать стол к обеду и застала Алю в тот момент, когда она пыталась перерисовать букву «А». На хозяйку Алина образованность произвела такое сильное впечатление, что она с минуту стояла с открытым ртом, а потом начала перед ней жутко заискивать. У бедной девушки тут же началась мания величия и произошла переоценка ценностей. Ведь благодаря грамоте богатая горожанка стала смотреть на нее, нищую сироту, снизу вверх!
— Буду учиться, пока не научусь, — нагло заявила новоявленная «барышня-крестьянка», как только хозяйка вышла из комнаты.
— Будешь, — согласился я, — как только пообедаем.
Удивительное дело, непомерно обильный завтрак уже рассосался в желудке без следа. Мне было любопытно, чем нас порадует обед. Радость, конечно, случилась, но не чрезмерная. Все-таки людям еще предстояло трудиться до вечера, потому обед оказался до обидного скромным. Нам подали постные щи, пирог с красной рыбой, назывался он «с визигой», налимью уху с грибным пирогом и на сладкое «пирог с вареньем». Из каких ягод это варенье, и как оно делается, я так и не узнал, на это резервов моего желудка не хватило.
