– Хоть сейчас приезжайте, – в трубку так орал, будто наделся до Саскачевана докричаться, – устроим вас в наилучшем виде, живите, сколько душе угодно. Места полно. Нам только в радость. Да чего там обратные билеты! Приезжайте, лето скоротаете. – Видно, пока он распинался, Альберт как раз ему и объяснял, что с ними приедет свояченица.
– Как ты их различаешь? – спросил брата Уилфред, впервые увидав Грейс и Веру. – Или до сих пор затрудняешься? – Это он пошутить хотел.
– Они же не двойняшки, – ответил Альберт, не глядя ни на одну из сестер.
Невысокий, сухонький, одетый в темное, Альберт держался так, словно у него солидный вес, как у бруска плотного дерева. Он носил галстук-шнурок и шляпу «монтана», но они не добавляли ему лихости. Бледные щеки свисали брылями.
– Но сразу видно: сестры, – приветливо заметила Милдред двум усохшим, пятнистым, седым старушонкам. И при этом подумала: вот что прерии с женской кожей делают.
Милдред своей кожей гордилась: хоть какая-то ей компенсация за ожирение. Она и за волосами следила, подкрашивала пепельно-золотистым оттеночным шампунем. Носить старалась светлые брючки и блузы в тон. А Грейс и Вера приехали в платьях с драпировкой на впалых грудинах и даже по такой жаре в кофты кутались.
– Эти двое не так на братьев похожи, – добавила Милдред, – как вы – на сестер.
И верно. Уилфреда отличали большая голова и большой живот, а еще озабоченное, деловое, переменчивое выражение лица. Он производил впечатление человека, ценящего юмор и живую беседу, что соответствовало истине.
– Подфартило нам, что вы все худосочные, – заявил Уилфред. – На одну кровать поместитесь. Альберт, естественно, посередке.
– Он вам тут наговорит, – сказала Милдред. – Если вы не против на террасе спать, – обратилась она к Вере, – там кушетка удобная, на окнах шторы плотные, свежий ветерок обдувает.
Бог их знает, этих сестриц: может, они и не поняли намека Уилфреда.
– Замечательно, – ответил за свояченицу Альберт.
Поскольку Альберт и Грейс заняли комнату для гостей, в которой обычно спала Милдред, ей пришлось лечь на двуспальную кровать вместе с Уилфредом. Они от этого отвыкли. Ночью Уилфреду приснился кошмарный сон – с ним такое случалось постоянно, из-за чего Милдред, собственно, и перебралась в другую спальню.
– Держись! – истошно голосил Уилфред.
Не иначе как он плыл на пароходе по озеру и заметил утопающего.
– Уилфред, проснись! Не ори, ты гостей до смерти перепугаешь.
– Я не сплю, – возразил Уилфред. – И никогда не ору.
– Ну, значит, я королева Елизавета Вторая.
Оба лежали на спине. Страдая одышкой, каждый отворачивал голову в сторону. Каждый ненавязчиво, но решительно придерживал на себе верхнюю простынь.
– Это киты – или кто? – не могут перевернуться, когда их выбрасывает на берег? – спросила Милдред.
– Я еще вполне способен перевернуться, – заметил Уилфред; они соприкоснулись бедрами. – Ты небось думаешь, что я только на это и способен.
– Тише ты, и так весь дом перебудил.
Наутро она спросила:
– Уилфред, наверное, вам спать не давал? Вечно кричит во сне.
– Я все равно глаз не сомкнул, – ответил Альберт.
Выйдя во двор, Милдред усадила родственниц в машину.
– Прокатимся с ветерком, освежимся, – приговаривала она.
Гостьи сели сзади: на переднее сиденье, рядом с ней, даже эти доходяги не смогли бы втиснуться, хоть вместе, хоть порознь.
– Личный шофер к вашим услугам! – весело объявила Милдред. – Куда прикажете, любезные дамы?
– На ваше усмотрение, – был ответ.
Не видя перед собой сестер, Милдред не различала их по голосу.
Она решила свозить их к Уинтер-Корт и на Челси-драйв – полюбоваться новыми домами, ландшафтным дизайном и бассейнами. Затем поехали в Общество охотников и рыболовов, где посмотрели декоративных птиц, семейство косуль, пару енотов и рысь в клетке. Милдред так выдохлась, будто съездила в Торонто, да еще проголодалась, а потому тормознула у придорожной кафешки, где продавали мороженое. Сестрицы заказали по маленькому рожку ванильного. Милдред взяла себе двойной микс: сливочное пралине и ромовое с изюмом. Сидя за уличным столиком, они лизали мороженое и смотрели на пшеничное поле.
– В наших краях собирают большие урожаи пшеницы, – сообщила Милдред; Альберт до выхода на пенсию подвизался директором зернохранилища, вот она и решила, что им будет небезразлично узнать про урожаи зерновых. – А у вас на западе сеют много пшеницы?
Они призадумались. В конце концов Грейс выдала:
– Ну. Прилично.
А Вера сказала:
– Вот, кстати, интересно.
– Что интересно? – приободрилась Милдред.
– У вас в Логане нет ли, случайно, пятидесятнической церкви?
Они вновь загрузились в машину, и Милдред, изрядно поплутав, отыскала пятидесятническую церковь. Это была отнюдь не самая живописная церковь в городе. Неприглядное здание, сложенное из бетонных плит, с крашенными суриком дверями и наличниками. На табличке значилось имя проповедника и расписание богослужений. На территории не было ни одного тенистого деревца, ни кустарников, ни цветов, только пересохшая земля. Вероятно, это напоминало сестрицам Саскачеван.
– «Пятидесятническая Церковь Божья», – прочла Милдред. – Это ваша церковь?
– Да.
– Мы с Уилфредом в церкви редко бываем. Но если бы почаще захаживали, я бы, наверное, выбрала Объединенную. Может, хотите выйти – вдруг там открыто?
– Да нет.
– А если закрыто, можем попробовать священника найти. Я с ним лично не знакома – у меня в Логане вообще знакомых немного. Знаю тех, кто в боулинг играть приходит и кто в юкер не прочь перекинуться в «Легионе». А так у меня знакомых мало. Хотите к нему наведаться?
Они не захотели. Милдред стала вспоминать, что ей известно про пятидесятническую церковь, и сообразила, что вроде бы именно там прихожане говорят «на языках». Чтобы вечер не пропал совсем уж впустую, она решила хотя бы узнать для себя что-нибудь новое и спросила: правда ли это?
– Да, это правда.
– А что это за «языки» такие?
Молчание. Потом одна выдавила:
– Это глас Божий.
– Надо же, – сказала Милдред.
Ей хотелось выяснить: а сами-то они говорят «на языках»? Но сестрицы ее нервировали. Кстати, она их, по всей видимости, тоже. Дав им возможность поглазеть еще несколько минут, она спросила, насладились ли они видом. Гостьи ответили, что вполне, и поблагодарили.
Повстречайся она с Уилфредом в молодости, рассуждала Милдред, ей было бы понятней, что представляют собой его родственники и чего от них ожидать. Но повстречались они в зрелые годы и поженились через полтора месяца знакомства. Для обоих это был первый брак. Уилфред постоянно жил в разъездах, – во всяком случае, так он говорил. Работал и на озерных пароходах, и на лесоповале, и на стройке, и на добыче газа, и на обрезке садовых деревьев – мотался от Калифорнии до Юкона, от западного побережья до восточного. А Милдред, считай, всю жизнь провела в городке Макгоу, что в двадцати милях от Логана, где теперь поселилась с мужем. У родителей она была единственной дочкой: ее водили в школу танцев, где она училась бить чечетку, а потом определили в школу бизнеса. После завершения учебы Милдред пришла работать в дирекцию обувной фабрики «Толл» в своем родном городке Макгоу и вскоре стала любовницей хозяина, мистера Толла. На том она и успокоилась.
А когда мистер Толл доживал свои последние дни, Милдред познакомилась с Уилфредом. Мистера Толла поместили в психиатрическую лечебницу, выходившую окнами на озеро Гурон. Уилфред работал там смотрителем и охранником. Мистер Толл, дотянув до восьмидесяти двух лет, уже не понимал, кто такая Милдред, но она все равно его навещала. Он называл ее Сэйди – так звали его жену. В ту пору она уже покоилась в могиле, но, когда мистер Толл и Милдред устраивали себе небольшие вылазки на природу, вместе останавливались в гостиницах, а то и в домике, который мистер Толл приобрел для Милдред в Эмберли-Бич, миссис Толл была вполне себе живехонька. За всю историю своих отношений с мистером Толлом Милдред ни разу не слышала, чтобы он отзывался о жене иначе как с неприязненной сухостью. Теперь же ей пришлось выслушивать, как он признается Сэйди в любви, как молит ее о прощении. Не отрицая, что она и есть Сэйди, Милдред заверяла, что все ему прощает. И страшилась только одного: как бы он не начал каяться, что имел связь с распутной бабенкой по имени Милдред. Несмотря ни на что, она регулярно приходила с ним посидеть. Не находила в себе сил отступиться. В этом всегда была ее беда. Но когда в лечебницу приезжали племянники и племянницы Сэйди, Милдред всякий раз спешно ретировалась. Однажды ее все же застукали, и она бросилась к охраннику, чтобы тот вывел ее через черный ход. Присев на бетонный парапет у задней двери, Милдред закурила, и Уилфред спросил у нее, что стряслось. В расстроенных чувствах, не имея возможности поделиться хоть с кем-нибудь в Макгоу, Милдред описала ему ситуацию, не утаив даже подробностей письма от какой-то адвокатской конторы с требованием освободить жилое строение в Эмберли. Она всегда считала, что домик записан на ее имя, но ничуть не бывало.
