– Я пришлю позвать тебя к ужину, – смиренно сказала в спину мужа княгиня, позволила набежавшим девкам снять с себя шубу, платок, кокошник, оставив на голове только жемчужную понизь, а на плечах – бархатное платье с золотым шитьем.
Она направилась было в свои покои, но тут перед ней упал на колено боярин в зипуне, сорвав с головы шапку:
– Я выполнил твое повеление, госпожа!
– Сколько тебе лет, мальчик? – остановилась княгиня.
Теперь, когда лицо служивого больше не скрывали ни высокий меховой ворот, ни глубоко сидящая шапка, стало видно, что это совсем еще ребенок.
– Пятнадцать, госпожа! – ответил тот, склонив голову еще ниже.
– Врешь, поди? На вид больше тринадцати не дашь!
– Моих лет вполне хватает, великая княгиня, чтобы восхититься красотой твоей непостижимой, статью и обликом, глубиной глаз прекрасных, разлетом бровей соболиных, жемчугом зубов белоснежных за губами рубиновыми…
– Ты же даже не смотришь на меня, паршивец! – возмутилась Елена, хотя и ощутила, как по телу ее пробежала горячая волна удовольствия от наполненных страстью слов.
– Каждый день ко всем службам прихожу, госпожа моя, дабы хоть издалека, хоть краешком глаза своего тебя увидеть, походку твою лебединую лицезреть, щеки румяные, улыбку твою заметить…
– Встань! – передернула плечами женщина, не в силах справиться с возникшим томлением. Подобных слов она не слышала уже очень, очень давно.
– Пересвет, княжич Елецкий! – напомнил свое имя мальчишка.
– Пошел вон! – сквозь зубы выдохнула княгиня, ненавидя его за собственную слабость.
– Повинуюсь, госпожа, – склонившись, попятился паренек, дошел почти до двери, повернулся, положил ладонь на толстую тесовую створку, готовясь ее толкнуть.
– Стой! – опять передернула плечами правительница половины мира, видя, как из ее жизни опять уходит уже подзабытое чувство сладкого предвкушения новизны.
– Да, госпожа? – моментально поворотился юный Пересвет.
– Как ты сюда попал, княжич Елецкий? Нечто не в Рязанских землях твой удел?
– Нет ныне моего удела, повелительница, – опять опустился на колено мальчик. – Токмо кровь да пепелище. Дед у Тамерлана в неволе сгинул, отца Едигей извел, последних смердов татары порезали. Токмо разор и меч земле моей достаются, победы же в иные края извечно уезжают[5]. Кроме имени, не осталось ныне у меня ничего.
– Татарина привел?
– Это сарацин, госпожа, – поднялся с колена Пересвет. – Именем Хафизи Абру, родом из Герата, служил при дворах Тамерлана и Шаруха. Просил дозволения зайти на постоялый двор за подарками, я проводил. Мешок забрал тяжелый. Оружия при нем никакого не заметил, ничего странного тоже.
– Глазастый, стало быть? – покачала головой Елена. – Ну, коли так, ступай… Дальше за ним смотри. Мыслю, к ужину позовем.
– Слушаюсь, великая княгиня, – повеселел мальчишка и перебежал к другой двери, в людскую.
Елена опять передернула плечами и, внезапно передумав, вернулась к повороту в глубину дома, дошла до «черной комнаты», шагнула туда. Склонившиеся над столом мужчины, оставшиеся в своем кругу в одних рубахах, удивленно подняли на нее глаза.
– Вон все отсюда! – рявкнула императрица, спокойно пересекла комнату, решительно обняла мужа, жарко, долго, страстно поцеловала его в губы, как когда-то давно, в первую встречу, когда оба они были рабами жалкого ордынского бея.
Егор ответил, тоже обнял, прижал к себе. Но когда она наконец-то отстранилась, все же спросил:
– Ты чего?
– Мне захотелось поцеловаться, мой любимый супруг, – поправила понизь она. – Или мне что, пажа завести для подобного услужения?
– Я тебе заведу! – Егор приподнял ее, крутанулся, поставил обратно, погрозил пальцем: – И думать не смей! Осерчаю…
– Я тебя, любый мой, ровно послы немецкие, токмо на приемах вижу, – покачала она головой. – Днем ты с боярами, вечером с чернью, ночью спишь. Вечером…
– Вечером ты сама бумажки перебираешь… – перебил ее Вожников. – Помнишь присказку: «С милым рай и в шалаше»? Выходит, не понимали мы до конца ее смысла. В шалаше, выходит, рай. А во дворце – одни хлопоты. Хочешь, бросим все да умчимся вдвоем к себе на Воже? Нет, не туда… В лес, на Тихвинку. Я срубик уютный сварганю, камышом да лапником покрою, печь черную сложу. И останемся только ты и я, и тишина окрест…
– Зачем лишние хлопоты, Егорушка? – улыбнулась великая княгиня, взяв его за руки. – Я тебя и во дворце люблю. Просто иногда по голосу твоему скучаю, да по рукам твоим, да по губам и объятиям.
– Нечто приснилось что-то и вчера ничего у нас не случилось? – прищурился Вожников.
– Вчера, позавчера, – пожала она плечами. – А до того тебя все лето, да весны изрядно, да всю осень и не слышно и не видно было. Примчался, приласкался – ан в глазах, вижу, новые помыслы горят, с места сорваться тянут. Да еще Айгулька твоя портретами на скуку свою намекает, да людишкам черным ты каждую минуту отдаешь, да стены рисуешь… Может, и верно, пажа от тоски бабьей завести? Немки сказывают, кастраты для баловства сего хороши. И выносливы зело, и голосом приятны.
– Хочешь, в следующий раз с собой тебя возьму?
– Вот, я же говорила! Ты уже о новом отъезде помышляешь!
– Думать я о чем угодно могу, Леночка. Но люблю-то только тебя!
– Поклянись!
– Вот те крест! – отпустив жену, перекрестился Егор.
– Да я и так знала, – наморщила носик княгиня Елена.
– Ты, и только ты… – Вожников пошел по пустой комнате, гася расставленные вдоль стен свечи. – И вообще. Работа не волк, в лес не убежит. И без меня сами все давно знают, что делать надобно. Пусть привыкают самостоятельно думать, без папочки.
Заперев дверь, он взял жену за руку, повел за собой дальше, в самый дальний край княжеской половины, к запретным для простых смертных покоям.
– Все! Сегодня весь вечер только ты и я!
– Постой, Егорушка… А ужин?
– Ну, так вели накрывать! Посидим вдвоем, хоть налюбуемся друг другом вдосталь.
Понятливая Милана быстро организовала для правящей четы именно тот стол, какой они хотели: курага, инжир, моченые яблоки и чернослив, мед с сыром, красное и белое вино, ягодная пастила и цукаты. Все то, чем можно угощаться, не наедаясь, сохраняя силу и легкость в теле. А когда Егор и Елена вошли в горницу, чтобы сесть за стол, поинтересовалась:
– Татарина прогнать, матушка? Коего за ужином скоморошничать позвали?
– А-а, сарацина этого? – Княгиня глянула на мужа и щелкнула пальцами: – Пусть приходит, зови. Может, позабавит сказками новыми? О землях неведомых, о чудищах и народах далеких… Подарки его посмотрим. Зови! И можешь не возвращаться. Надоест – сами прогоним.
