Тот офицер, что докладывал о состоянии иранской системы ПВО молча привстал со своего стула…
— Поскольку он не представился — представлю его я. Мы его зовем Миша, и он не любит долгих разговоров. Он специалист по системам ПВО, его учили в Советском союзе, и он имеет большой практический опыт — а ПВО Ирана строится по советским тактическим схемам и во многом состоит из советских компонентов. Думаю, вдвоем вы больше добьетесь, чем ты в одиночку.
— Сколько времени мне дается на разработку первичного плана?
— Скажем так… Через неделю — я снова буду в этих местах.
Ретроспектива
27 февраля 1988 года
Азербайджанская ССР, город Сумгаит
Полковник Службы национальной безопасности Армении Гагик Бабаян
Оперативная группа «Раздан-1»
Все в человеческой жизни имеет свое начало и свой конец. Любовь, ненависть, сама жизнь — все имеет начало, и все когда то будет иметь конец. Он не знал, когда ему суждено встретить свой конец, он надеялся только, что встретит его достойно, как подобает мужчине.
Но начало он помнил. Не мог забыть…
Было страшно. Для него, тринадцатилетнего пацана, ничего еще толком не понимающего было страшно вдвойне. И еще страшнее было от того, что он видел как боится отец. Его отец, силач из силачей, на спор легко поднимающий на плечи два больших мешка с цементом — боялся. Он старался не показывать этого, чтобы не заметила мама — но он боялся. И Гагик — тогда у него была еще другая фамилия, родная, не Бабаян — от вида того как боится отец, боялся еще больше…
Это был Советский Союз. Закавказье.
Были последние дни зимы одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года.
Високосный февраль. Месяц с днем, который бывает один раз в четыре года. Днем беды…
В школу сегодня его уже не пустили после того, что произошло два дня назад. Какая школа, когда на улицах творится такое. Несмотря на запрет матери, Гагик наблюдал за происходящим, лег на балконе, чтобы его не было видно с улицы, и наблюдал. Они жили на четвертом этаже, и с высоты балкона было хорошо видно, как улицей, от школы прошла толпа. Когда она шла в сторону школы полчаса назад — она была меньше раза в два — значит, все старшеклассники присоединились к погромщикам. В школе вскрыли старую кладовку, там желали всякие ненужные, не требующие к себе постоянного доступа вещи и вытащили оттуда транспаранты, с которыми они ходили всей школой на первомайские и ноябрьские праздники. Когда то давно, когда людей еще не охватил кровавый морок безумия, Гагик, вместе со своим одноклассником Мухой, Мухаджиевым Али (тем самым Али, что ударил заточкой учителя труда) и другими ребятами из пионерской организации старательно делали эти плакаты. Одни тщательно шкурили шесты, на которые потом надо будет повесить транспарант — обычно их делали в школьном кабинете труда на токарных станках, но тут требовались шесты намного длиннее, и их Алла Владимировна привезла из РОНО. Шесты были обработаны грубо, и их надо было ошкурить как следует, чтобы они были гладкими — этим занимались мальчишки. А девчонки тем временем, по заранее проведенным мелом контурам старательно закрашивали белым участки красного полотнища, расселенного на полу спортзала. Каждый мазок кистью нужно было тщательно обдумать, чтобы не сделать криво и не капнуть краской на полотнище — потом не сотрешь. Мазки сливались в буквы. Буквы сливались в слова. Слова сливались в чеканную медь лозунгов.
Учение Ленина бессмертно, потому что оно верно.
Сейчас, те кто вскрыл кладовку и достал эти транспаранты — не стали утруждать себя нанесением контура для того, чтобы слова получились красивыми и правильными. Прямо поверх того лозунга что писали они, большими, жирными, размашистыми буквами было намарано. Нагажено…
Смерть всем армянам!
Среди тех, кто шел под этим транспарантом, Гагик заметил своих, пацанов из своего класса. Значит, вчерашнее не было случайностью, они — с этими. Все они — с этими. Все они хотят убить его, папу, маму, сестренку. Все!
Он знал, что в стране, в республике неспокойно, но не понимал — почему. Он знал, что отец стал чаще хмуриться и почему то мать каждый раз, отправляя его в школу, наказывала после уроков нигде не задерживаться и немедленно возвращаться домой. Он знал, что после уроков его если и выпускают погулять из дома — то только ненадолго и чтобы обязательно во дворе был кто-то из взрослых. Он знал, что один из заводил всяческих безобразий в его дворе, Муслим, вчера громогласно объявил, что собирает команду бить армян. Это не было воспринято как шутка, обычно азербайджанские и армянские пацаны играли все же врозь, у каждого были свои кампании — но когда во двор приходили чужие, все они объединялись и гнали чужаков вон. Взрослые быстро развели их и увели домой, Гагик не понял чего это с Муслимом — и утром пошел в школу. Скоро должны были быть каникулы, отдохновение после самой длинной тяжелой в учебном году третьей четверти. Он не знал еще, что каникул у него не будет.
Началось все после уроков. Уроков сегодня было всего три — почему то отменили сразу и физику и литературу. Они не знали, что уроки отменяют — просто в класс пришла классная училка и сказала, что уроков сегодня не будет и всем надо расходиться по домам. Они образовались — как обычно радуются пацаны отмене уроков, вряд ли в мире есть хоть один пацан этого возраста, который расстроится при отмене уроков. Они пробежали на первый этаж, раздевалка тогда еще была общей, раздевальщица как всегда болела, и нужно было просто забежать в раздевалку, взять свои вещи и повесить на их место номерок. Гагик так и сделал — он сходу узнал свою куртку, видящую в дальнем углу, схватил ее с вешалки и…
Пальцы его ощутили что-то мокрое. Липкое. Неприятное.
Гагик недоумевающее подошел к окну — портфель он оставил там где висела куртка, посмотрел на свет — и обомлел.
Вся куртка была оплевана. Вся спина. Вся целиком, тут не мог потрудиться какой-нибудь один хулиган. Если бы тут было два-три харчка — он бы знал, с кого за это спросить. И он мог это спросить — как и отец, Гагик был боксером и даже выступал на первенстве города среди юниоров. Но тут этих плевков было столько, что заплевана была вся куртка, чтобы такое сделать — нужно было человек десять. Сам Гагик не мог бы плюнуть больше пяти раз — просто не хватило бы слюны.
Стало мерзко. Просто захотелось бросить куртку здесь и идти домой так — но мама и отец работали чтобы купить ему эту вещь, и так было делать нельзя. Скривившись от отвращения, Гагик начал оттирать спину от плевков об подоконник. Надел куртку, повернулся — в раздевалке уже никого не было, а по клапану истрепанного портфеля из кожзама медленно сползала вниз жирная, водянистая слюна…
