Бывший сотрудник органов ВЧК быстрым движением извлек бутылку водки и сложенную газету. Ученый из ящика извлек нехитрую закуску. Судя по тому, как быстро был организован нехитрый стол, подобную процедуру они проводили не один раз. Водку разлили в разнокалиберные лабораторные емкости. Автор в этой сцене абсолютно ничего не придумал. Есть отчеты тайных агентов, где ясно говорится, кто, где и с кем, по какому поводу и во сколько. Уверен, что подобная бумажка, подписанная очередным Ветровым или Хетровым, с фактом распития спиртных напитков заключенными Карповским и Якимовым тихо лежит себе в пожелтевшей картонной папке в нынешнем архиве ФСБ и ждет своего радостного и светлого дня. В тюрьме в каждой стене не по паре глаз и ушей, а по целой дюжине. Не меньше и носов, которые принюхиваются ко всем подозрительным запахам. Конечно, большая часть лагерного населения была лишена таких праздников, но, тонюсенькая прослойка придурков, к которым относилась данная пара, порой могла себе позволить прикоснуться к радостям жизни.
Все же Гулаг, даже в самые жуткие годы совсем не походил на фашистские концлагеря – настоящие фабрики смерти. Как бы сегодня не старались провести насильственные аналогии. Во многих лагерях приветливо раскрывали свои двери лавочки с нехитрым набором товаров, а в более продвинутых и демократически выдержанных зонах, продвинутые начлаги в рамках соцзаконности могли организовать, что – то похожее на кафе. В некоторых местах этого не было.
– За наше ближайшее освобождение, – торжественно провозгласил экс чекист.
– Шутки у тебя Витя самые неуместные, – ответил Карповский, немного отдышавшись после первого стакана. – Мне лет семь, если не прибавят еще, в лагерях топтаться. Да и тебе, не меньше. Я то ладно, шпион, но тебе – то за что впаяли?
– Завистники, клеветники, доносчики даже в нашу среду пробрались, – привычно ушел от надоевшего вопроса Виктор. Он не обращал внимания на постоянные подначки ученого. Что с них взять, с цивильных. Шпак, он и в Африке шпак, пусть даже с ученым званием. Хотя человек хороший. Да и знаком он с Сергеем Николаевичем давно, с двадцатого года. По мобилизации тот попал в армейский госпиталь. Тогда врачи на вес золота были, что у белых, что у красных. А юный Виктор, лихой кавалерийский разведчик два раза попадал к нему на операционный стол. Первый раз руку зацепило, а вот второй раз серьезно. Не успел в быстротечной кавалерийской сшибке увернуться, и чиркнула казачья шашка по голове. Да так, что прорубила череп. Так бы и умер в мучениях комразведвзода, если бы не этот доктор, оказавшийся превосходным нейрохирургом. Вытянул его с того света. Золотые руки у него. Даже обидно, что такого талантливого ученого с энциклопедическими знаниями лишили свободы. Взяли после научной командировки в Вену, где проходил очередной всемирный съезд психиатров и психологов. Свои же завистники из ученой среды от всей широты души дали показания, причем добровольно и радостно, чуть ли под праздничный туш духового оркестра. Да и сам Виктор после перевода в центральный аппарат в Москву, примерно с середины тридцатых годов почувствовал, что в органах что – то стало меняться. Причем, в худшую сторону. Нет, на первый взгляд, все оставалось по прежнему. Борьба с вражеской агентурой и их подлыми приспешниками, велась днем и ночью.
Количество забросов с сопредельной стороны стало увеличиваться с середины тридцатых годов. Как бы не иронизировали нынешние зубоскалы, а всех усерднее и наглее вели себя спецслужбы Румынии, Польши, Финляндии и азиатских государств. Пресловутое клише – английский шпион, в приговорах звучало намного реже, а немецкий агент был вообще эксклюзивной вещью до начала войны. Атмосфера стала другой. Незаметно стали заменяться кадры. Вместо прошедших фронты сотрудников, начальниками отделов, даже второстепенных, вспомогательных подразделений и служб, стали назначаться малознакомые люди. Про более высокие инстанции и говорить нечего. Та прослойка видимо, пустила корни основательно. Большинство из них в самые опасные дни страшной гражданской войны обитали в тылу. И было странно видеть, как они очень быстро делают карьеру. Правда, у них было колоссальное преимущество перед ними – служивой гопотой. Новая начальственная прослойка в отличие от многих прошедших ад войны, умела говорить красиво и в нужное время сыпать плакатными лозунгами. Если Виктору каждая ступенька и более высокое звание в южном приграничном округе давались потом и кровью, в прямом смысле этого слова, то назначенцы просто перепархивали с легкостью мотыльков. Мысли о протекции появлялись сами собой.
Естественно, эту тему между собой обсуждали. Но не в курилках и кабинетах, а на улице, подальше от посторонних. Особенно активизировалась внутриведомственная служба по надзору и контролю. На каждый чих требовалась подтверждающая бумажка. Понятно, что строгости были всегда, но не доходящей до явного идиотизма. Некоторые из бывших оперативников пробовали возмущаться. Например, Цыдрюк, Емелин, Степанов.
И где они сейчас? Они, настоящие коммунисты, пламенные и преданные борцы с мировой буржуазией, написали докладные в вышестоящие инстанции, где прямо говорили о подмене настоящего революционного духа, сознательной дисциплины, непонятной и мешающей настоящей работе бюрократизацией и пусканием пыли в глаза. Степу Цыдрюка, смешно сказать, обвинили в предательстве. Вспомнили, как его, девятнадцатилетнего разведчика, внедренного в банду батьки Махно из – за измены связника схватили и подвергли жутким истязаниям. Степа вынес все мучения, и не признался.
Даже сам батька на допрос приходил, лично пару раз плеткой приложил несговорчивого хлопца. А еще атаман! До такой низости опуститься.
Махновцы издевались похлеще, чем в белогвардейской контрразведке. А такое могли выдержать лишь единицы. И где сейчас все эти честные ребята?
Сгинули. А после неожиданного убийства Кирова, вообще прокатилась волна чистки, о которой никто в стране и не догадывался. По закону подлости, лучших выгоняли, приспособленцев оставляли. Все было сделано тихо и жестко. Многие сотрудники начали уходить на периферию. Хоть в захудалый гарнизон, хоть с понижением, но подальше из осиного гнезда. Виктор чувствовал, что и он попал в непонятную сеть. Предчувствуя худшее, обсудил этот вопрос с другом Колей Кураковым. Тот понял все правильно, и вскоре сумел перейти в отдел системы лагерей. Здесь помог по старой памяти Чернышевский. Теперь затихарился в спецчасти. А когда Виктор попал под бесплатную раздачу гостинцев из новогоднего мешка Деда Мороза, то честно говоря, и не надеялся на светлое будущее. С ним разбирался сам Ежов. Правильно про него поговаривали ребята – беспринципный службист и законченный карьерист. Виктор чудом, в самый последний момент, ужом проскользнул между стенкой и расстрельной командой. Ему даже тень от винтовочных стволов почудилась. Лагерь не самый худший вариант в его положении. Спасибо Коле, вытащил с лесоповала, где бы он однозначно сдох, и пристроил лагерным придурком в библиотеку.
