Администрация, считай, у него вся в руках была. На каждого сотрудника имелась папочка с описанием не только положительных моментов, но и некоторых маленьких ошибочек и отдельных заблуждений в личной и общественной жизни. Чего – чего, а этого добра при малейшем желании и минимальных затратах можно наскрести сколько угодно. А Коля если вцепится, то его силой не оторвешь от объекта разработки. В тюрьме времени на раздумье было больше, чем достаточно. Выводы выходили не самые положительные. В последнее время карающий меч революции незаметно стал выскальзывать из цепких рук руководства страны и диктовать свою волю и условия. Траектория его движения стала очень опасной и непредсказуемой. Многие из первых лиц руководства страны откровенно боялись связываться с могущественной организацией и молчали в тряпочку.
Даже Сталин не рисковал первым начать операцию зачистки, чего то выжидал. Поводов для этого хватало, а вот сил и решительности было еще недостаточно. А отдельные высокопоставленные товарищи со слабым идеологическим позвоночником начали заискивать перед руководством карательных органов. Документов на эту тему выше крыши. На каждого из них в секретных сейфах такие убойные бумаги хранились, что одной странички для приговора к расстрелу хватало с головкой, если не на осиновый кол без смазки. Виктор пытался понять, какая же сила смогла перехватить руль в ЧК? Где, на каком этапе произошел сбой в сложной иерархической системе. Ответов ясных и четких у него не было. А предположения и домыслы, к делу не пришьешь. Кое – какие мысли, разумеется, крутились в голове, но Виктор даже боялся их не то что озвучивать, а анализировать. Но чувствовал, все равно придется. Ясно было одно, зрело что – то нехорошее, страшное. И это неведомое совсем не зависело от него. Оставалось только ждать и наблюдать. Складывалось такое ощущение, что политическое руководство страны совсем потеряло нюх, и не знало, как поступать со своей могущественной «ежовой рукой», которая в любой момент могла показать форменный кукиш, а затем по примеру древних римлян ткнуть большим пальцем в сторону земли. А та газетная трескотня о единении партии, славных рыцарей революции и всего трудового народа его обмануть не могла. Внутри партийные течения, группы влияния рано или поздно должны были выхлестнуться наружу. Пока же в тюрьме ему было, если так сказать, относительно комфортно. Сидят интересные люди. Есть историки, филологи, переводчики. Можно сказать – самое идеальное место для самообразования. Много общался с бывшими белыми офицерами. А среди них весьма интересные экземпляры попадались.
Взять того же офицера Иванцова. Коллега, так сказать, хотя и враг классовый. Но силен мужик, силен. Даже здесь в тюрьме в отрыве от информации, такие выводы делает, что Виктор удивлялся его аналитическим способностям. Талант, несомненный талант. Несмотря на заключение, дружбы между ними не завязывалось. Скорее всего, ровное общение двух зеков, матерых волков, вынужденных терпеть друг друга. Но было то, что их, как ни странно объединяло. Они оба категорически не принимали всю эту разномастную политическую шоблу, которая даже в тюрьме умудрялась устраивать грызню по самым незначительным вопросам. Один не мог им простить развал и уничтожение самодержавной России, и с радостью бы самолично затянул на их шеях петли, а другой слишком хорошо знал гнилую внутреннюю сущность всех этих бундовцев, эсеров, меньшевиков, анархистов и прочих бандитов. Виктор, честно говоря, не ожидал встретить здесь своего спасителя доктора. Казалось, тот был готов находиться в гораздо худших условиях, лишь бы давали возможность заниматься своими многолетними поисками. Даже сейчас Карповский перевел свой взгляд на ящики с лабораторными мышами, и похоже мысленно улетел в те научные сферы, до коих рядовому зеку нет никакого дела. Виктор даже позавидовал, вот бы мне так отгораживаться от проблем. Так нет же, гложут мысли окаянные, покоя не дают. Ведь по настоящему человек осознает ценность свободы, даже минимальной, только в заключении. Даже та категория граждан, про которую говорят, что для них тюрьма дом родной, и то рвется на волю изо всех своих сил. Хоть, на последних конвульсиях, но, что бы хоть на метр подальше от надоевшей колючки. От натасканных, на мертвый хват, овчарок. Чтобы последний разок вдохнуть воздух свободы, даже лежа в придорожной канаве с тухлой водой, напоследок улыбнуться посиневшими губами солнышку и синему небу. Чтобы ни конвой, ни старший роты над душой не стояли. Одно слово – воля! Бывший сотрудник органов опять налил водочки, на два несколько небольших глотков. Старался растянуть удовольствие подольше.
– Чтобы в следующий раз, мы, в ресторане выпивали. Под пальмой, как в Национале, – улыбнулся он.
– А что ожидается такая возможность? – Карповский усмехнулся. Ну не просто так бывший лихой разведчик намекает на отсутствие в будущем каменных стен с колючей проволокой. Не тот человек, чтобы такие оговорки делать. Да и совсем не по Фрейду это. Виктор протянул в ответ газету «Правда» за восьмое декабря и ткнул пальцем в колонку с официозом.
– Ну и чего тут может быть интересного? Ага, наркомом народного комиссариата внутренних дел назначен товарищ Л.П. Берия…Ну и что? А собственно говоря, что это нам дает? – хмыкнул ученый.
– Да многое, – загадочно улыбнулся Виктор. Уж он – то лучше разбирался во всех этих хитроумных кадровых рокировках грозного ведомства, в скрытых глубинных течениях. По крайней мере, потянуло едва осязаемым ветром возможных перемен. – Надежду.
– Блажен, кто верует, тепло ему на свете, – засмеялся ученый.- Тюрьмы закроют, лагеря расформируют, Соловецкий монастырь вернут монахам. Видел я такое еще в семнадцатом. По улицам с транспарантами ходили и кричали, что все тюрьмы с землей сравняют. А что мы видим? Вспомни Витя, сколько лагерей у Беломор – Канала стояло? Не забыл, кто своими ручками землицу кидал? А сколько туда же и полегло?
– Дураков у нас много. Они языками треплют, а мы потом отдуваемся, – пожал плечами чекист, – к твоему сведению, в Соловецком монастыре со времен царя гороха тюрьма была. Еще в начале шестнадцатого века сюда узников ссылали, если не раньше. По ним историю можно изучать. Что не сиделец, то личность. Например, последний кошевой атаман Запорожской Сечи Петр Калнышевский в возрасте 84 четырех лет в 1775 году сюда был сослан. А умер в 113 лет! В начале девятнадцатого века. Его только за год до смерти император Александр первый помиловал. Шесть лет в заточении провел князь Симеон Бекбулатович, помощник царя Ивана Грозного. Атаманы и казаки Степана Разина здесь мучились.
