Джон наконец пошел маленькой бубнушкой на короля. Оливия спокойно покрыла восьмеркой. Джон, поколебавшись, бросил валета. С торжествующим хихиканьем Роджер накрыл все это дамой.
Из радиоприемника послышался голос с характерным произношением дикторов Би–би–си:
— Чрезвычайный Комитет Объединенных Наций в своем очередном рапорте из Китая сообщает, что, по самым заниженным оценкам, число смертей в Китае достигает двухсот миллионов…
— А черви–то у них слабоваты, — пробормотал Роджер. — Надо воспользоваться…
— Двести миллионов! Невероятно! — воскликнула Анна.
— Что такое двести миллионов? — сказал Роджер. — Этих китаезов пруд пруди, через пару поколений наплодят кучу новых.
Анна хотела было что–то возразить на циничные слова Роджера, но передумала, поглощенная мрачными картинами, которые рисовало ее воображение.
— В дальнейшем, — продолжал радиокомментатор, — в рапорте говорится о том, что в экспериментах с изотопом–717 достигнут почти полный контроль над вирусом Чанг–Ли. Опыление рисовых полей этим изотопом должно стать немедленной акцией вновь созданного Авиаполка Воздушной Помощи Объединенных Наций. Предполагается, что запасов изотопа хватит для незамедлительной защиты всех рисовых полей. Те, что находятся в угрожающем состоянии, будут обработаны в течение нескольких дней, остальные — в течение месяца.
— Слава богу хоть за это, — сказал Джон.
— Когда ты наконец закончишь молиться Деве Марии, — перебил его Роджер, — тебя не затруднит покрыть это маленькое сердечко?
— Роджер, — мягко запротестовала Оливия.
— Двести миллионов, — продолжал Джон. — Памятник человеческой гордыне и упрямству. Если бы над вирусом поработали шестью месяцами раньше, они были бы теперь живы.
— Кстати, о памятниках человеческой гордыне, — вставил Роджер, — и пока ты думаешь, как бы вывернуться и не пойти этим чертовым тузом, как там твой собственный Тадж–Махал? Ходят слухи о проблемах с рабочей силой?
— А есть хоть что–нибудь, о чем ты не слышал?
Роджер был инспектором по общественным связям в Министерстве промышленности. Он жил в мире сплетен и слухов, которые, по мнению Анны, питали его природную жестокость.
— Ничего существенного, — сказал Роджер. — Как думаешь, поспеете к сроку?
— Передай своему министру, — ответил Джон, — пусть его коллега не боится — плюшевый гарнитур для него будет готов без опоздания.
— Вопрос в том, — заметил Роджер, — будет ли коллега готов для гарнитура.
— Опять сплетни?
— Я бы не назвал это сплетнями. Может, конечно, его шея неуязвима для топора, интересно было бы взглянуть.
— Роджер, — не удержалась Анна, — ты что, получаешь огромное удовольствие от вида людских страданий?
Она тут же пожалела о сказанном. Роджер посмотрел на нее изумленным взглядом. У него было обманчиво мягкое лицо с безвольным подбородком и большими карими глазами.
— Я — маленький мальчик, я никогда не вырасту, — Дурачась, сказал он, — если бы ты была в моем возрасте, ты бы наверняка хохотала над толстяком, поскользнувшимся на банановой кожуре. Но тебе жалко смотреть, как они ломают себе шеи, жалко их несчастных жен и кучу голодных ребятишек. Так что, уж будь добра, позволь мне играть в свои игрушки.
— Он безнадежен, — сказала Оливия. — Не обращай внимания, Анна!
Она говорила с поразительным спокойствием, словно терпеливая мать с непослушным ребенком.
— Все вы, взрослые чувствительные люди, — продолжал Роджер, по–прежнему глядя на Анну, — должны зарубить себе на носу: сейчас сила на вашей стороне. Вы живете в мире, где все говорит в пользу чувствительных и цивилизованных людей. Но это очень ненадежно. Возьмите хотя бы древнейшую цивилизацию Китая и посмотрите, что из этого вышло. Когда начинает урчать в животе, забываешь о хороших манерах.
— Я все–таки вынужден согласиться, — сказал Джон, — ты просто атавизм, Роджер!
— Иногда мне кажется, что они со Стивом ровесники, — сказала Оливия.
Стив был девятилетним сыном Бакли. Роджер слишком любил его, чтобы отпустить в школу. Невысокий для своего возраста, явно недоношенный, мальчик был подвержен странным приступам внезапной жестокости.
— Но Стив–то повзрослеет, — заметила Анна.
Роджер усмехнулся:
— Тогда он не мой сын.
Когда дети вернулись домой на каникулы, семейства Кастэнсов и Бакли отправились на уик–энд к морю. Обычно для таких поездок они в складчину брали напрокат трейлер. Одна машина тянула домик на колесах на пути к морю, другая — на обратном пути. Трейлер служил домом для четверых взрослых, дети спали рядом в палатке.
Чудесным субботним утром они лежали на нагретой солнцем гальке. Рядом тихо плескалось море. Дети ловили крабов вдоль берега. Джон, Анна и Оливия просто грелись на солнышке, Роджер — более непоседливый по натуре — сначала помогал детям, потом тоже лег. Он явно казался чем–то обеспокоенным.
Когда Роджер уже в который раз посмотрел на часы, Джон не выдержал:
— Ну ладно, надо чем–то заняться.
— Интересно, чем? — спросила Анна. — Может, хочешь приготовить обед?
— Лучше спустимся–ка мы с Роджером в деревню, — ответил Джон. — Они сейчас откроются.
— Они уже полчаса как открылись, — заметил Роджер. — Возьмем твою машину.
— Ленч в час, — объявила Оливия. — Опоздавшим ничего не достанется.
— Не волнуйся.
Глядя на стоявшие перед ним стаканы, Роджер сказал:
— Так–то лучше. На море меня всегда мучит жажда. Должно быть, из–за соленого воздуха.
— Ты немного раздражен, Родж, — сказал Джон, отпив из своего стакана. — Я еще вчера заметил. Тебя что–то беспокоит?
Они сидели в баре. Через открытую дверь виднелась дорожка, посыпанная гравием, и широкая полоса ровно подстриженной травы рядом с ней. Воздух был теплым и влажным.
— Раздражен, говоришь? Возможно.
— Могу я чем–нибудь помочь?
Роджер пристально посмотрел на него.
— Первая обязанность инспектора по общественным связям — это преданность, вторая — благоразумие и третья — луженая глотка и хорошо подвешенный язык. Моя беда в том, что я всегда держу пальцы скрещенными, когда клянусь в верности и благоразумии тем, кто вовсе не является моими друзьями.
— Что случилось?
— Будь ты на моем месте — ни за что бы не рассказал. Поэтому я прошу тебя помалкивать. Даже Анна не должна знать. Оливии я тоже не говорил.
— Если это так серьезно, может, лучше не рассказывать?
— Откровенно говоря, было бы умнее, если бы они держали все в тайне, хотя и это не важно. Все равно, так или иначе, люди узнают.
