— Кто подписался — ступай домой! — объявил хорунжий. — Ждите, панове, по своим квартирам. Как ответ получим, всем объявлю нарочным.
По мере того, как желтоватые листы покрывались крестиками, закорючками и завитушками, двор помалу пустел. Писарь подошел к Ольгерду, стоящему сбоку от ворот, протянул лист на деревянной дощечке. Тут же подскочил и служка, протянул чиненное перо.
Ольгерд остановил обоих открытой ладонью и мотнул головой.
— Подписывай, десятник! — громыхнул с крыльца сотник Гаркуша. — Али служба не дорога, али жалование не нужно? Кончилась для тебя война.
— Я не шляхтич вашего повета, а наемный воин, — спокойно ответил Ольгерд.
— Ништо! — вмешался в разговор сам хорунжий. — То, что ты не шляхтич, тут не помеха. Чем больше подписей на челобитной, тем скорее нас царь-батюшка простит да под руку свою примет.
— Не понял ты меня, пан Юрий, — усмехнулся Ольгерд. — Я наемный воин, а потому нет у меня такой, как у тебя, шляхетской чести, чтоб с радостью перебегать ко вчерашнему врагу.
Во дворе стало так тихо, что стало слышно гудение мух. Толстые щеки хорунжего начали багроветь.
Не дожидаясь что ему скажут, Ольгерд стукнул в сердцах ни в чем не повинную калитку так, что она отлетела в сторону с коротким жалобным скрипом, вышел на улицу и зашагал в сторону дома. К отъезду готовиться.
* * *
Подготовка к сдаче города заняла со всеми переговорами да растабарами без малого две недели. Обозленный Гаркуша сдержал слово, жалованье зажал и квартирные не выделил. Денег у Ольгерда не осталось почти совсем, но к счастью хозяин, заможный шорник, согласился столовать его своим коштом. Счел, что времена теперь опасные и служивый человек в мещанском доме не обуза.
Пока шляхта, готовясь припасть к высочайшей деснице, старательно разучивала полное титулование своего нового государя, военачальники, сохранившие верность польской короне, укрылись в бастионе и в городе не показывались до самого последнего дня. Наконец, когда до назначенного срока оставалось совсем чуть-чуть, с утра пораньше оповестили: кто вместе с ними уйти пожелает, пусть в полдень соберутся у Днепровских ворот.
Выбора у Ольгерда не было. Тепло распрощавшись с шорником и его женой, отпустил Митяя (тот был Гаркушиным хлопом и должен был следовать за хозяином), и, готовясь в дорогу, сам начал обиходить коня.
Его меринок, конечно, не боевой скакун, но крепкий и выносливый. Рысью может верст двадцать без отдыха протрусить, да седока с поклажей увезет. Правда поклажи той — кот наплакал. Полмешка утащенного напоследок Митяем из гаркушиного амбара фуражного овса. Теплая зимняя одежа. Смена белья. Буханка хлеба да фунт дешевой солонины. Получается все, что нажито за этот поход — один только надежный голландский пистоль, взятый трофеем в стычке с запорожцами.
Вышел со двора не оглядываясь. Жалея коня, которому предстоял еще нелегкий путь, повел его по улице на поводу.
Путь лежал мимо рыночной площади, где важный боярин наставлял собравшуюся толпу.
— … как только последние ляхи город покинут, наш государь разобьет свой лагерь с противуположной стороны Смоленска, у Молоховских ворот. Завтра отслужат торжественный молебен и будет крещение для всех, кто пожелает в веру православную перейти. После крещения пир начнется. Вы, литвины, в городе сидите тихо — первые дни будет наш батюшка Алексей Михайлович принимать с подарками своих стольников, стряпчих да дворян, потчевать грузинских и сибирских царевичей, сотников государева полка, а также черкасского наказного гетмана Ивана Золотаренка. Только на третий день после крещения, как водится по православному обычаю, вас к присяге призовут и к столу праздничному допустят. А на пиру том велено будут гостям подавать…
Чем будут угощать на царском перу перевертышей-победителей, Ольгерд слушать не стал. Чтоб время не тянуть, вскочил на коня и натянул уздечку, направляя верного друга в сторону Днепровских ворот.
Рейтары-наемники, получив свое жалованье, ушли еще в первые дни, так что всего с воеводой Федором Обуховичем да полковником Корфом город покидало не больше полусотни человек. Были это личные жолнеры военачальников, великопольские шляхтичи со слугами, да несколько литвинов, которые подобно Ольгерду, кто из шляхетской чести, кто по иным причинам, не пожелали присягать московскому царю.
Процокав под аркой, всадники выехали за стены города туда, где на пятачке меж башнями и перекинутым через Днепр мостом ждала боярская сотня во главе с царским окольничим в высокой собольей шапке, одетой по жаркой погоде ради важности происходящих событий.
По команде воеводы четыре убеленных сединами гусара спрыгнули с коней и, аккуратно расправив, сложили в ряд тяжелые полковые знамена. Окольничий важно махнул рукой и вдоль стены, в сторону царского лагеря, выбивая копытами дерн, понесся широким галопом гонец.
Боярская сотня раздалась в стороны, образуя проезд и остатки коронного войска шагом, по два в ряд, двинулись через мост. Лицо воеводы было каменным, но Ольгерд разглядел, как по его щеке к чисто выбритому подбородку нехотя ползет тяжелая солдатская слеза.
Едва передовые рейтары подскакали к опушке леса, как за их спинами забили церковные колокола. Ольгерд обернулся. К стенам города тянулся пестрый многолюдный поезд, в самой середине которого вокруг сверкающего золотым шитьем всадника на снежно-белом коне плотно сгрудились, грозно сверкая позолоченными бердышами краснокафтанные рынды. Сам царь Московский и всея Руси, осеняя милостью бывших врагов а нынешних верноподданных, торжественно вступал в отвоеванный город.
* * *
Пройдя верст тридцать по виленскому тракту, воевода, обнаружив подходящую прогалину, остановил отряд и приказал обустраиваться на ночь. Ольгерд, ожидавший случая поговорить с Обуховичем, наконец решился. Нужно ведь было как-то определять свою судьбу. Слез с коня, стал шагах в трех, дождался пока тот раздаст все необходимые приказы, только потом негромко произнес:
— Дозволь обратиться, пан воевода!
Обухович развернулся к нему всем корпусом. Посмотрел. Нахмурился.
— Так это ты тот самый десятник, что башню на воздух поднял?
— Ну я, — нахмурившись и себе, ответил Ольгерд.
— Почему с нами ушел? Боялся, что московиты тысячу задавленных не простят?
— Мне-то чего бояться? Пан хорунжий на весь Смоленск кричал, что это его работа.
Морщины на лбу воеводы начали расправляться.
— То что не Соколинский это сделал, я сразу же после штурма прознал. Хотел наградить храбреца достойно, да сам видишь, какие у нас дела…
