Мой дом был крайним на этой улочке. А пока – я видела вдалеке, за деревьями, проблески воды. Если там река – нужно вытрясти мокрую солому из тюфяка, отнести на реку и постирать то, что я с себя сняла и чехол от матраса. До завтра он высохнет, а у меня будет хоть какая-то одежка на смену.
Кусок мыла, самого обычного, хозяйственного, со специфическим, незабываемым запахом, нашла в глиняном черепке на окошке в своей «спальне». Порадовалась, что не нужно просить. В ящике с бельем отыскался еще и мешок с хламом – пара сломанных гребней, маленько зеркальце с ручкой в красивой резной рамке, несколько витых шнурков и нитки-иголки-ножницы.
Зеркало я взяла с собой – в помещении было слишком темно, а давать мне светляка никто не собирался. Тюфяк вонял, та же, как и сорочка. Мокрую солому я вытрясла на кучу навоза – возле курятника увидела. Дотащила все до берега неширокой речушки, бросила в воду тяжелый чехол и села рассматривать себя. Пусть в голове клубок из обрывков информации, страха и неуверенности, но на голове-то не обязательно колтуны носить.
Глаза у меня были синие, довольно красивые, чуть раскосые. Узкое, почти треугольное лицо, островатый подбородок, тонкий нос. Волосы – кажется - серебристые, без малейшей желтизны. Такой оттенок получить в моем мире – надо хорошо поискать мастера. Да и заплатить не мало. А тут – природа подарила просто так. Тем ярче смотрелись темные брови и ресницы. Пожалуй, я – симпатичная. Губы только бледные, да и синева под глазами. Но это, скорее, от недостатка питания.
Я достала обломок гребня и, вздохнув, принялась разбирать колтуны – стричь такую красоту было просто жалко.
Глава 3
Опускались сумерки - провозилась я с волосами долго. Сплела косу, кончик затянула шнуром.
Потом намыливала чехол от матраса и смывала, стоя на коленях на большом плоском валуне. Платье отполоскалось сразу же и лежало выжатое рядом. Речка была не широкая, всего метров десять, но быстрая и холодная, с каменистым дном. Пальцы у меня занемели довольно быстро, я плохо чувствовала тяжелую ткань и, в какой-то момент просто выронила неуклюжий комок. Течением его подхватило моментально и потащило вдоль берега, иногда замедляя движение на донных камнях. От валуна, на котором я его выполаскивала, уволокло метров на тридцать, я все это время пробиралась сквозь береговые кусты, стараясь не упустить из виду бурую ткань – входить в воду не хотелось, слишком уж ледяная.
Когда-то в молодости, в студенчестве еще, я ходила в поход с одногруппниками. Один из привалов с ночевкой мы устраивали на Ярве – крошечной ледниковой речушке. Вот там и была такая вода – опускаешь ноги в воду – и их моментально сводит от холода. Весной температура такой воды всего три-пять градусов. Так что зайти в воду я не рискнула, просто шла вдоль воды, ждала, пока ткань зацепит за камни.
Зацепило ее далековато от берега. Как я не наклонялась – дотянуться не могла. Оглянулась и решила, что если выломать ветку из куста – вполне есть шанс подтянуть ткань поближе. Мне и не хватало то до нее меньше метра. Я внимательно осмотрела кустарник, нашла раздвоенную ветку и, обламывая руки, с большим трудом оторвала-выкрутила ее из куста. У основания обломала один из прутьев. Усмехнулась – если обломать второй – выйдет приличная рогатка. А так – получился неуклюжий крючок. Легла на каменистый берег животом и потянулась веткой к камням в воде, где вяло шевелилась ткань.
Никак не могла зацепить, все время самодельный крюк соскальзывал с ткани, появилось даже некое раздражение, что не получается попасть в складку ткани и подтянуть к себе.
Когда рядом с лицом возникли ноги в огромных кожаных сапогах, я даже не заметила. Уловила только краем глаза движение, и, пока поворачивала голову, ноги шагнули прямо в ледяную воду и под нос мне шлепнулся комок ткани. Неловко извиваясь, стараясь, чтобы платье не задралось, я подтянула ноги и встала на четвереньки. Потом поднялась, захватив ткань рукой – она была слишком близко к воде, я опасалась, что ее смоет, подняла голову.
Мужчина был не слишком стар, лет сорок пять, высок и жилист. Усталое, узкое, чуть вытянутое лицо с крупными чертами, косматые брови, волосы схвачены в хвостик и перетянуты на лбу кожаным шнурком, лук за спиной и колчан с несколькими стрелами рядом и чуть с боку. На широком поясе, подвешенные за перепончатые лапы, болтались две птичьих тушки в сизо-черном оперении. Одежда целиком кожаная, кроме свободной полотняной рубахи с рукавами до локтей.
- Благодарю. – Слово сорвалось само собой. Я вдруг поняла, что слова «спасибо» просто нет в этом языке.
- Как ты, Лунка?
Я растерялась. Что отвечать?! Но мужчина смотрел как-то заботливо, да и обращение – Лунка – говорило за то, что он знаком с Алуной.
- Не знаю. Похоже, что все по-прежнему.
- Не похоже, что по-прежнему. Ты похудела еще больше.
Я помолчала – а что тут скажешь? Но он все не уходил, стоял рядом и чего-то ждал. Сложно сказать, почему я осмелилась, но он был первым, кто проявил обо мне заботу.
- Я память потеряла.
Он удивленно скинул брови:
- Совсем?
- Ну… почти. Вы кто?
- Ангус… Ну, дядька Ангус… Вспомнила?
Врать было неловко, он явно волнуется за меня, но и сказать правду я не могла.
- Смутно очень, только лицо знакомое, а больше не помню ничего.
Он помолчал с минуту, что-то обдумывая, а потом сказал:
- Лунка, перебирайся к нам, пока живая… Доколдуешься – совсем помрешь. Пропади он пропадом, этот дом…
- Вы лучше мне расскажите мне…
- Что?!
- Все, что сможете… А колдовать… колдовать я больше не буду.
Он как-то неловко потоптался и сел прямо на камни-голыши, вытянув ноги в огромных ботфортах в сторону речки. Я примостилась на небольшом теплом валуне. Рядом со мной, сочась водой, лежал скомканный чехол от матраса. Дядька Ангус протянул длинную жилистую руку и погладил меня по голове:
- Спрашивай, Лунка…
- Дом, в котором я живу… Он чей?
- Отца твоего это дом. Свой Суна продала, как замуж за Торма вышла.
- Отец погиб, я знаю. А дом сейчас чей?
- Ежели по правилам брать, то половина твоя, половина Суны. Только ведь половину-то дома не продашь, сама понимать должна. А Суна… Куда она с детьми денется? Так вот и живете, как кошка с собакой. Я тебя давно к нам зову, да ты все за дом цепляешься.
- Так ведь если не цепляться – у меня же больше нет ничего. – Я вопросительно посмотрела на Ангуса.
- Земли половина – тоже твоя. А вот на нее есть покупатели.
- Дядя Ангус, я правда память потеряла… Только, даже такая, я все равно вижу, что жить с ними не смогу. Я сейчас ровно ребенок новорожденный. Даже не понимаю, сколько чего стоит…
Он укоризненно покачал головой:
- Колдовать меньше нужно, Лунка. Нельзя же так себя изводить.
- Дядя Ангус, а почему… Ну, и Лита, и братья эти – ненавидят меня так? Что я худого им сделала?
- Эх, чудо ты, чудо… Думаешь, таких как ты – много? В Лесном у нас ты одна и осталась, да еще Рима моя. Ну, мы-то на выселках, так нам проще. Да и не природник она, а огневик. Им все соседи завидуют, что тебя в город не забрали. Ты один раз рукой махнешь – и страшноеда как не бывало. А руками его собирать – так не один день сгорбившись простоишь всей семьей.
- Это я уже поняла, дядя Ангус. А ненавидят-то за что?
- У Литки да младших отец ведь тоже маг был. Природник, вроде бы. Я его мало знал, так, виделись несколько раз в Лесном. Для села – лучшее, что можно. Очень Суна надеялась, что Лита переймет. Женщины-то природницы лучше всегда чуйку имели, даже если слабые. А оно – видишь, как… Отец когда уходил – ты совсем маленькая была, а кричала – аж вспомнить страшно: «Не ходи, не ходи, убьют тебя…». Ну, ушли мы, а вернулся только я один изо всех…
Он помолчал, подтянул ногу и сел поудобнее. Потом продолжил говорить. Не рассказывая, а как будто вспоминая.
- Мы ушли когда, Рима-то моя у вас ночевать тот день оставалась, рассказывала… Ты сознание потеряла и сутки не приходила в себя. Она тебя травкой поила – горячка у тебя стряслась. А потом ты очнулась уже с Силой. А Лита так и осталась пустышкой. Вот Суна себе и вбила в голову, что ты забрала ее Силу. До этого-то она к тебе не плохо относилась. А Силу не забрать, мне ли не знать! Только сам можешь отдать, добровольно. Вот как портал-то запечатали – так и приток прекратился. Потому и новых магов не рождается почти – негде нам Силу брать. А зависть… Зависть-то никуда не запечатывали, Лунка.
