и все, кто был сведущ в делах государственных не понаслышке, хорошо это знали.
Именно поэтому Сакс так фигурно стелился под его высочество. Всё, что он говорил сейчас королю Пуччи, за исключением, пожалуй, грубой лести, было придумано за пару часов до этого общими усилиями всей команды. Действовали согласно плану. Сакс горячо и убедительно рассказывал о том, что комиссией была проведена титаническая дипломатическая работа, целью которой являлось достижение мирных взаимоотношений между людьми и крысами.
– И вот наконец сложнейшие переговоры принесли плоды, нам удалось заключить мир! – почти кричал Сакс, тряся документом «о намерениях», на котором кажется еще не обсохли чернила. – И тут же…мы еще доложить не успели об успехе, как они наносят удар. Какое коварство! Как недостойно и подло, мы, конечно, ожидали подвоха, но… чтобы такое! – Сакс истерично заламывает руки. – Мы старались вести себя достойно, как и полагает цивилизованным существам, но теперь после гибели столь большого числа наших…ваших подданных, им нет прощения. – Сакс яростно сжимает кулаки.
Далее он в деталях описывает, каким образом конфедерация будет наносить ответный удар и красочно предсказывает, насколько сильно враги отечества будут сожалеть о том, что решились на войну с крысами. Затем более сдержанно и официально представляет план военных действий, основой которых в большей степени является организация различных сборов и учений для мирного населения с целью пропаганды, нежели реальные боевые столкновения с противником. Заканчивает доклад Сакс пафосной речью о том, что комиссия приступит к исполнению плана, как только Король его одобрит и что он лично не будет спать и есть до тех пор, пока каждый из убиенных крыс не будет трижды отомщен. И сожалеет он лишь о том, что самолично по состоянию здоровья не сможет пойти на фронт, дабы искупить кровью вину за то, что позволил людям захватить комиссию и его лично в врасплох.
Король Пуччи все время доклада рассматривает то стены в кабинете, то потолок, лишь изредка понимающе поглядывая в сторону Сакса и еще реже на дрожащего Саймана, который стоит у дверей и хвост которого все это время обильно потеет от ужаса.
Саймана не покидало ощущение нереальности всего происходящего, как будто он оказался в дурном сне. Вот он стоит в кабинете самого короля и является причастным к чудовищной по своей сути и масштабам лжи, которую они пытаются всучить монарху, словно слепому, неразумному крысенку, и всему свободному крысиному сообществу. А ведь где-то там, в действительности, гибнут его сородичи, а им нет никакого дела до того. Он, и Сакс, и все остальные озабочены только лишь своим благополучием. И борются они не за жизнь даже, а лишь за материальный достаток и не достаток даже, а за его излишество, потому что для этих крыс было мало быть просто обеспеченным, им важно было быть богаче остальных. Сайману стало страшно и противно, что он к этому причастен, но что-либо изменить ему не хватало духу, и от этого становилось еще страшнее и противнее.
Когда Сакс замолк, король, не поворачивая в его сторону взгляда, тихо заговорил:
– А ведь такого раньше никогда не случалось, ведь так, Арчибальд? Никогда еще люди не шли войной на крыс так открыто и масштабно. Это войдет в историю, как, по-твоему?
– Несомненно, ваше величество, – молниеносно отвечает Сакс.
– Вот и я также думаю. Знаешь, Арчи, у нас ведь довольно скучная история, последние века так точно. Все хорошо, стабильно живем, рождаемся и умираем, и ничего не происходит. Разве может быть такая унылая история у столь славной цивилизации? Вот, я думаю, что нет, – затем он оборачивается на Сакса и несколько секунд пристально вглядывался в него.
– Не пойми меня неправильно, но я даже рад, что это произошло. Я всегда надеялся на что-то подобное. Видишь ли, я отчаянно не хочу остаться одним из этих безликих лотерейных королей, ничего не значащие имена которых вписаны в наши летописи. Я хочу, чтобы меня запомнили как…не знаю… миротворца или избавителя, защитника…хочу быть как Маркс-Смитт или вроде того. В общем, тем, о ком будут вспоминать, как о личности, благодаря которой… и на которую стоит равняться. Ты меня понимаешь?
– Разумеется, – неуверенно подтвердил Сакс.
– Короче, я подпишу этот ваш план и скажу за вас перед народом, если только вы сумеете создать славную страницу истории и впишите туда мое имя заглавными буквами.
Делать было нечего, и команда снова села за переписывание плана. Король хотел эпичного противостояния, такого, которое запомнилось бы на века как славный подвиг мужества крысиного народа, а самое главное – его собственного. Сказано – сделано. Ларису решено было не подключать, Сакс пожадничал, уж больно у нее был высокий прайс. Сам тоже не участвовал, по причине того, что, как он сказал, «должен был подготовить почву и встретиться кое с кем». Лишь перед уходом сказал, что сделать нужно до конца дня и сделать с размахом и что попытка лишь одна, оттого очень важно не обосраться. Саймана он взял с собой. Остаток дня они катались по коммуне и стучались в кабинеты различных политкомиссий, в которые Саймана не пускали, а Сакс исчезал за большими дубовыми дверями, где пропадал обычно ненадолго и выходил, как правило, с недовольным лицом, тихо приговаривая ругательства различной степени отвязности. Впрочем, однажды ему все-таки повезло, и он вышел довольный и даже приобнял Саймана за плечо:
– Вот так, товарищ председатель комиссии, терпение и труд все перетрут. – Конспирологический блог согласился нас поддержать на своих условиях, конечно, …но тем не менее. Они ценный союзник, несмотря на всю их фимозность и отмороженность, многие к ним прислушиваются, а это как раз то, что нам нужно. Так что это победа. Чего рожа такая кислая? – поинтересовался Сакс.
– Да так, мистер Сакс, мне просто кажется, что мы совершаем огромную ошибку, что мы не решаем на самом деле проблему, а делаем только хуже. Весь этот спектакль, неужели нельзя по-другому? Чтобы правильно было, по совести!
Сакс вдруг круто развернул его и с силой прижал к стене. И зашипел тихим, но пугающим голосом:
– Ты что это хочешь сказать, каналья? Думаешь, самый умный? Решил, что знаешь, как лучше будет? Может ,хочешь все сам разруливать? А то давай? Давай, сделай все правильно, – и Сакс пальцами показал кавычки. – А ты уверен, что знаешь, как это правильно-то? И для кого правильно? Для тебя? Для совести твоей поганой? Так вот знай, что никто этого не оценит, чего бы ты ни сделал. Поэтому нужно всегда делать только для себя, понял? Я тут жопу рву, пытаюсь договориться с этими дебилами, – он жестом указал на дубовую дверь. – А ты, паскуда, мне тут решил за мораль предъявить? Мол, не по понятиям всё?
– Да нет же, нет… Я просто подумал, что…может… – Сайман принялся лепетать что-то невнятное.
– Что подумал, что может? Может, тогда я буду думать, да? Раз ты ни на что не годишься.
– Да, давайте… – с облегчением капитулировал Сайман.
Сакс строго посмотрел на него и отпустил.
– Смотри мне, еще раз такое – удавлю! – и он погрозил кулаком, а затем как ни в чем не бывало в своей привычной манере, совершенно спокойно и непринужденно, перевел разговор:
– Который там час, не подскажите, глава комитета по противодействию внешним угрозам?
Сайман сбивчиво ответил.
– Пора ехать в офис. Все уже должно быть готово.
К тому времени, когда Сайман и Сакс вернулись в офис, там и, правда, все уже было готово. Еще какое-то время заняла перекройка плана под условия конспирологов, но к концу дня у них на руках был готовый план, который должен был устроить всех, кто являлся к нему причастным. Сакс и несколько приближенных еще допоздна обсуждали детали, остальные же устало свалились прямо тут же, в офисе, кто куда. Сайман пристроился на диванчике в приемной. Странно было лежать на этом роскошном кожаном диване, который никак не соответствовал учению Маркса-Смитта и единому свободному духу. Теперь слова Ларисы уже не казались такими уж еретическими. Рассуждая холодно, на самом деле можно было убедиться в том, что все это учение на первый взгляд такое справедливое и мудрое, на деле лишь всячески ограничивало людей, давая взамен призрачные и расплывчатые обещания различных благ неясной этимологии. Но с другой стороны, никто не был против и всех все устраивало. Народ был доволен или, по крайней мере,
