скользнул по мраморному лицу. Еще один ангел. Из одной мастерской, из-под одного лекала. Крылья да хитон.
— Стоишь, идол? — подбодрил крылатого Огюст. — Суеверия воплощаешь?
Камень искривило гримасой. Ангел обиделся.
— Сам хорош, — дрогнул мрамор губ. — Шомпол забыл. И о снежинке забыл. Все забыл!
Истукан решил, что имеет право его попрекать?
— Не забыл. Все элементарно. Представим себе снежинку, вершины которой отстоят друг от друга на шестьдесят градусов. Если ее повернуть вокруг оси…
— Это ты заучил, а не понял, — перебил вредный идол. — Снежинка — пример. Свойства, справедливые для комбинаций поворота снежинки, присущи любому множеству операций симметрии над любой системой. Они называются групповыми свойствами. Зубрила! А о снежинках лучше почитай у Кеплера.
Нашелся знаток! Поставили гроб сторожить — сторожи, а не рассуждай о групповых свойствах. Читали мы Кеплера, еще в Нормальной школе! Огюст открыл рот — и вдруг увидел себя со стороны. Кладбище. Ангел. Операции симметрии.
«…И убийца не раз являлся ей в снах!»
Он не закричал. Хватило сил шагнуть на грязный гравий аллеи. Ничто не загораживало путь. Сгинула наглая стела, тропа между надгробиями была пуста. Молчали ангелы. Только небо изменилось — почернело, сгорело дотла.
Сколько он просидел, слушая колокольчики?
— Вам налево, сэр!
Могильщик заступил дорогу внезапно. Наверное, из тех, кто работал у свежего захоронения. Неопрятная кофта до колен, мятый цилиндр, щетина на подбородке… Почему «сэр»? Они разве в Лондоне?
— Налево!
На сей раз обошлось без «сэра». Небритый в кофте загораживал проход, растопырив локти. Сердце дало сбой. Это уже не колокольчики, не ангелок-математик. Да он не могильщик! Такого лица… такой рожи…
Борозды-морщины. Угреватый нос с кабаньими ноздрями. Рыжие бакенбарды торчком. Рыжие брови-кусты поверх щелок-глаз. Зубы чуть ли не в три ряда — желтые, хищные, из-под губы вылазят.
— Сэр! Вам следует пройти налево.
Не голос — хрип с повизгиванием.
— Сэр!
Огюст Шевалье внезапно успокоился. Это не призрак, не галлюцинация, не расстройство усталого мозга. Это пугало из полицейского комиссариата — или из ближайшей ночлежки. Кладбищенский Картуш в поисках легкой добычи. Шомпол не понадобится, но оружие он захватил не зря. Хороший аргумент для беседы.
Огюст улыбнулся прямо в жуткую харю. Скользнул рукой за отворот редингота. Вечерняя тьма вспыхнула белым огнем. Погасла.
— Новенький! Новенький-новенький! — взорвались от радости колокольчики.
Умолкли.
3. Allegretto
Нельская башня
— Goddamit! [2] Этот болван потерял шомпол.
— А зачем нам шомпол, герр Бейтс? Разве мы собираемся стрелять? Здесь не в кого стрелять. Мы не любим, когда стреляют, вы же знаете.
— Ури! Не лезь не в свое дело. Ты его хорошо обыскал?
— Да.
— Если Эминент прикажет его оформить, разыграем самоубийство. Застрелился на могиле друга. Душа не вынесла! Д‑дверь! Французишки съедят на раз, они обожают романтический клистир. Обстряпаем дельце в лучшем виде! Пистолет его собственный, порох, пули… Нет, порох и пули заберем. Пусть полиция думает, что оружие он зарядил дома. Оттащим поближе к этому Галуа…
Огюст Шевалье слушал. На все прочее он был не способен. Рядом легким ветерком дышала боль. Ударили сильно, кажется, в живот. Спина затекла, он лежит на чем‑то твердом. А эти двое, Бейтс и Ури, рассуждают, как ловчее его «оформить».
И пахнет сыростью. Наверное, он под землей. Или в заброшенном замке: мокрые камни, старые балки набухли за годы. Нельская башня.
— Герр Бейтс! Наш добрый Эминент не прикажет такого. За что его оформлять? Он не вивисектор, не врач. Врача мы бы и сами оформили, вы нас, герр Бейтс, знаете. За милую душу! Мы бы докторишку на кусочки разорвали! Но этот человек — не врач, он хочет изучать допотопных чудищ, а это нам даже нравится. Это нам очень интересно. Вы, герр Бейтс, зря его били, вам не приказывали распускать руки. Лучше бы добрый Эминент послал нас.
— Ури, заткнись. Пошли Эминент тебя, мальчишка помер бы на месте — от страха. Не хотел я его бить, велика честь. Но он прихватил оружие. Как бы ты поступил? Д‑дверь, возись теперь с ним!
Шевалье рискнул шевельнуть рукой. Боль взвихрилась, накрыла, вцепилась острыми когтями. Он закусил губу, чтобы не застонать. Сопротивление бесполезно. Решат «оформить» — «оформят». Или на кусочки разорвут — за милую душу… Ури странно разговаривает — маленький мальчик, которого обидели злые доктора. Стоп! Ури помянул чудищ — допотопных. Значит, эта парочка, англичанин и немец, не случайные разбойники-душегубы.
Тем допотопные чудища без надобности.
«Искали меня — Огюста Шевалье, друга покойного Галуа. Дуэль и самоубийство — французишки съедят на раз. Мы клистир обожаем…»
Рука послушалась — зашевелила пальцами. В отместку боль подступила к сердцу. Ударила кулаком. Огюст не выдержал, охнул.
— Ему плохо, герр Бейтс! Вы же слышите! Нам его очень жалко.
— И что я должен делать? Goddamit! Если хочешь, позови врача.
— Что вы за глупости говорите, герр Бейтс! Врач станет пилить его стальной пилкой. Врач отрежет руки, ноги, голову… Нет-нет, нам не нужен врач. Мы хотим оформить всех врачей в мире. Всех-всех! Но этот человек — не врач, он хороший, он чудищ изучает. Изучает, герр Бейтс, а не режет на части и сшивает ниткой!..
Усовестившись, боль отступила. Шевалье прикинул, не потянуть ли время. Нет, опасно. Вдруг кликнут лекаря — со стальной пилкой?
Он резко выдохнул — и открыл глаза.
В Нельской башне царил полумрак.
Грубый камень стен уходил в темноту, скопившуюся под потолком. Чернели ступени, уводя куда‑то вверх. Поодаль стояли большие дощатые ящики. Все старое, сырое, пропитавшееся временем и влагой. Конечно, не Нельская — та давно снесена, — но башня: мощные стропила, доски перекрытия над головой.
И свет — ровный, тусклый. Откуда? Лампы он не заметил. Чудилось, будто светятся стены. Не гнилистым огнем, спутником свежих могил. Свет был теплый, мягкий, завораживающий.
Живой.
— Очухались? — прохрипели слева.
Кошмарный герр Бейтс скривил рожу, изрезанную морщинами. Цилиндр громила натянул на рыжие брови, мощные лапы скрестил на груди. Пистолет пристроился за поясом. Его, Огюста, пистолет — «Гастинн-Ренетт», дядино наследство.
— Очухались — вставайте!
Приглашение не обещало ничего доброго. Шевалье решил погодить. Лежачего не бьют. Итак, башня. Где есть башни в Париже? Бастилию, слава Республике, снесли…
— Ури!
Темное, большое надвинулось справа — великан из детских сказок. Сильный рывок вздернул Огюста на ноги. Он чуть не упал. Крепкие пальцы взялись за плечи, помогли устоять.
— Только вы не пугайтесь, герр Шевалье. Люди почему‑то нас пугаются.
Предупреждение запоздало — Огюст увидел. Лица у великана не было. Лоскуты кожи сшиты неумелой иглой, грубые швы вокруг глаз. Сами глаза разные — выше и ниже, больше и меньше… Шевалье навидался уродов — на каждой ярмарке по дюжине. Но Ури, судя по всему, не родился уродом.
