Поляки, пробил час, когда заветная мечта ваших отцов и дедов может осуществиться.
Полтора века тому назад живое тело Польши было растерзано на куски, но не умерла душа ея. Она жила надеждой, что наступит час воскресения польского народа, братского примирения ея с великой Россией. Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ. Да воссоединится он воедино. Да возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении.
Одного ждет от вас Россия: такого же уважения к правам тех национальностей, с которыми связала вас история. С открытым сердцем, с братски протянутой рукой идет к вам великая Россия. Она верит, что не заржавел меч, разившей врага при Грюнвальде.
Заря новой жизни занимается для вас. Да воссияет в этой заре знамение креста, символа страдания и воскресения народов.
От имени Государя Императора Алексея II Николаевича
Регент Российской Империи Николай»
Еще Польска не сгинэла
(продолжение)
Но дни отмщенья наступают,
Судьями рок поставил нас.
Разом все песнь споем,
Над троном знамя наше реет,
Массы гнев, месть и гром с ним несем,
Залог свободы в нем.
Но знамя то, как кровь, алеет,
То кровь работников на нем.
Болеслав Червеньский. «Гимн польских повстанцев»
Казик Рокоссовский был хлопцем упрямым и настойчивым, несмотря на свой юный возраст. Поставив перед собой какую-нибудь цель, он упорно стремился к ней всеми доступными способами. Сейчас очередная цель была достигнута и Казик наслаждался часами спокойствия в ожидании той минуты, когда на крыльцо усадьбы, звеня серебром шпор, выйдет командир и негромко скомандует «Седлай». Вскинется к солнцу фанфара сигналиста, взлетят над фольварком звенящие такты — и засуетятся, мгновенно забыв об отдыхе, бойцы у коней, а чуть позже затрепещет на ветру прапор в руке знамёнщика, Гжегож Котовский в своих великолепных алых галифе и малиновой рогатувке выедет в голову отряда и пёстрый шквадрон вновь двинется за ним. Двинется, не спрашивая, куда ведёт их любимый командир: к новому ли бою или к радостной встрече в очередной освобождённой от германца деревне.
А пока не прозвучал приказ, можно и отдохнуть, благо долгим был путь к сегодняшнему дню. За плечами Казимежа осталось много тягот и опасностей. Остался позади переход через тайный контрабандистский брод на реке, разделившей Польшу на землю славянскую и землю германскую, когда главной заботой Рокоссовского было уберечь от воды потёртый «велодог» и затвердевший в камень кусок чёрствого хлеба с запрятанной запиской-удостоверением от подпольного рабочего комитета варшавских трикотажников. Остались недели блужданий от хутора к хутору, без дорог по лесам в поисках партизан. Осталась драка с полицейским, решившим задержать подозрительно оборванного высокого парня в крайне нетипичной для германских территорий чёрной сатиновой косоворотке под потёртым пиджаком. Осталась радость, когда, наконец, на лесной просеке его остановил оклик на польском и из-за кустов подошли двое вооружённых в штатском платье, на шапках у которых выделялись бело-красные ленточки и вырезанные из консервных жестянок, уже успевшие подёрнуться точками ржавчины орлы без корон. Радостным воспоминанием осталась и встреча с Гжегошем Котовским. Знаменитый в Российской Империи атаман, заметки о похождениях и подвигах которого маленькому Казику читал когда-то из газет отец, Ксаверий Юзефович, человек, раздававший отнятое у помещиков и ростовщиков беднякам и неоднократно убегавший из тюрьмы и с каторги и при встрече оправдал ожидания Рокоссовского, давно создавшего мысленный образ благородного разбойника, после очередного побега перебравшегося в начинающую закипать германскую часть Польши и поднявшего знамя не столько национального, под которым выступали повстанцы и Довбор-Мусницкого, и Минкевича, сколько национально-революционного восстания. В известной своими рабочими и повстанческими традициями Силезии Котовскому довольно скоро удалось создать первый партизанский отряд — «Шквадрон Косиньежски».
Одетый в живописную чёрную куртку-доломан германского гусара, алые галифе, обутый в матово сияющие сапоги со звенящими серебряными монетками шпорами, Котовский на полторы головы возвышался над большинством партизан-«косиньеров». Также отличавшийся почти двухметровым ростом Рокоссовский с первых мгновений почувствовал, что вызвал симпатию у этого богатыря. Когда же Котовский ознакомился с запиской подпольного социалистического комитета с просьбой «принять товарища Казимежа в отряд борцов за нашу вольность и вашу», то совсем подобрел.
— Да, «товарищ Казимеж», это ж надо, куда тебя занесло: из самой Варшавы аж почти до бреславльских земель! Без малого треть Польши протопал — и всё, небось, ножками?
— Не всё. Вёрст с двенадцать с хлопами на телегах проехал — широко улыбнулся в ответ Казик.
— Да, двенадцать вёрст — это сильно! Я вот, помню, тоже как-то ножками потопал: от Нерчинских рудников до Читы, когда с каторги ушёл. А сколько тебе годов? По росту вроде парень, а на лицо — совсем молодой вьюнош. Сознавайся, как на исповеди!
— Ну… Это… Шестнадцать…
— Будет?
— Будет. В декабре точно будет.
— Э, брат, до декабря ещё дожить надо. А чтоб дожить, нам как следует подраться придётся: вон сколько вокруг немецкого воронья! Ты хоть стрелять-то умеешь?
— Стрелял… Из револьвера. Два раза барабан расстрелял.
— И попал?
— Попал. В сарай.
— Орёл! Ну прямо Соколиный Глаз!
— А вы не смейтесь, бо ударю.
— Меня?
— А то кого же!
— А ну-ка, покажи силу, вот кулак мой — разожми!
Несмотря на то, что руки Казимежа были неплохо развиты в каменотёсной мастерской у дяди, а впоследствии — и на чулочной фабрике, разогнуть крепко сжатые в кулак пальцы командира Рокоссовскому не удалось, несмотря на натужное пыхтение в течении пяти минут.
— Ну что, орёл, не осилил? А почему? А потому, что гимнастику делать надо каждый день в зной и мороз, в тюрьме и на воле. А кисть руки постоянно упражнять: сжал-разжал кулак, сжал-разжал. Зато потом от твоей сабли германские уланы раздваиваться начнут: ноги в седле, а туловище — на земле. Так-то!
Ну, да ладно. Надо подумать, как к тебя к делу пристроить. Станислав Станиславович! Подойди-ка! — позвал командир одного из чистивших лошадей «косиньеров».
— Вот, знакомьтесь. Это — товарищ Казимеж Рокоссовский, варшавянин. А это — Станислав Пестковский, командир отрядного резерва, где мы учим новоприбывших верховой езде, обращению с оружием и прочим военным азам. Прошу, как говориться, любить и жаловать! А ты, Станислав, прими этого орла под своё крыло, выдай оружие посерьёзнее его пятизарядной сморкалки и в первом же немецком имении реквизируй парню коня с седлом и сбруей. Да не забудь — пятую часть цены лошади хозяевам марками выдай, а на остальное расписку. А то знаю я вас!
