Я повернулся к Кудряшову:
- «Дед», а «дед», ты свистеть умеешь?
- Конечно! — обиделся он.
- Значит так, слушай мою команду! Ты лежишь здесь, и контролируешь подходы со стороны поля и той стороны села. Вот тебе бинокль, — я протянул ему свой «никон». — Если увидишь, что–нибудь странное — даёшь сигнал, два свистка. Понял?
- Так точно! — чувствуется, нахватаются мужики от нас «старорежимностей»…
Перемахнув через забор, я занял позицию за одним из сараев, как раз в тот момент, когда хозяин дома вышел из сеней и направился открывать ворота. Распахнув одну из створок ворот, он сделал приглашающий жест, и тут застыл, уставившись во все глаза на Зельца.
«Неужто узнал?» — промелькнула в моей голове мысль.
Между тем Неущенко, в явном замешательстве попятился назад, а Бродяга и Дымов, как ни в чём не бывало, вошли во двор. От сарая до них было метров десять, да и говорили они в полголоса, так что обмен любезностями я пропустил. Пора было вступать в игру.
Высунувшись из–за сарая, я помахал рукой Шуре, и расслабленной походкой жителя эти мест направился к «высоким договаривающимся сторонам». Староста обратил внимание на то, что его странные гости смотрят ему куда–то за спину, и развернулся в мою сторону. Я увидел, как его нижняя челюсть устремилась к земле. Ну, ещё бы! У него на дворе одновременно и немецкий лейтенант, стоящий в обнимку с его бывшим сослуживцем из райотдела, и советский диверсант, с ухмылкой гуляющий по его двору, как по своему собственному. Причём, никто ни в кого не стреляет, банальностей, вроде, «Хендэ Хох» или «Рус, здавайса!», не кричит. Всё тихо–мирно, я бы сказал, по–семейному. Чтобы немного успокоить хозяина, я приветливо улыбнулся, и сказал:
- Ну что, дядько Пилип, брезент–то в хозяйстве пригодится?
Поняв, что ещё немного, и, от непоняток нашего старосту хватит кондрашка, Шура аккуратно взял его за локоток и тихо сказал:
- Может, в хату пойдём?
Староста вздохнул и пробормотал:
- И то, верно… Прошу в хату, гости дорогие…
Я первый вошел в сени. За мной — хозяин, а мои товарищи чуть подзадержались — Бродяга отдавал распоряжения, как нести службу.
В большой, светлой комнате я увидел молодую, лет двадцати пяти, женщину, что стояла у печи и нервно мяла в руках подол передника.
- Вечер добрый, хозяйка! — поприветствовал я её.
- И вам — добрый! — несколько нервно ответила она. Странно, но ставшего привычным за сегодняшний день белорусского акцента, я в её речи не заметил. — Садитесь, угощайтесь! — и она сделала приглашающий жест в сторону накрытого стола.
- Спасибо за приглашение, но остальных гостей подождать надо. — Ответил я, оглядывая комнату.
«Так, икон нету, значит — Филипп — комсомолец или коммунист. Хотя нет, для комсомольца староват, лет тридцать пять ему. В комнате чисто и, учитывая «горку», полную тарелок и чашек — даже богато, по нынешним–то временам. Хозяйственный Филипп мужик — видно по всему».
- Вы бы, товарищ майор, — обратился ко мне Неущенко, — проходили. Располагались.
«Да, быстро он в себя пришёл! Видно не просто так в старосты пошёл». — Подумал я.
- Только после вас, дорогой Филипп… Как по–батюшке вас?
- Христофорыч.
- …дорогой Филипп Христофорыч… — закончил я, слегка офигев от такого хитрого имени.
Пока мы «крутили политесы» в комнату вошли и остальные участники «тайной вечери». Увидевшая их хозяйка удивилась, но не сильно. Хотя, на мой взгляд, сочетание немецкой формы на Бродяге и камуфляжа на Зельце, выглядело довольно странно. Хозяин же посмотрел на Дымова, а затем шагнул ему навстречу:
- Ну, здравствуй, Алексей Дымов! — и протянул руку для рукопожатия.
«Мда, а быстро мужик соображает! Быстро просёк, что немецкая форма — для маскировки. Хотя, может я и ошибаюсь».
- И тебе не хворать, Филипп! — ответил Дымов, пожимая протянутую руку.
- А друзей–товарищей своих не представишь, а Алексей? А то мне как–то неудобно — гости пришли, а как звать–величать, я и не знаю… — что удивительно, но и в речи Неущенко акцент был малозаметен.
- Это това…
- Мы сами представимся, — перебил его Бродяга.
- Я — капитан Заславский, а это, — и он показал на меня — майор Таривердиев.
«Вот что значит опыт!» — подумал я — «Шура и «шпалы» мои срисовал и псевдонимы мгновенно придумал!»
- Прошу товарищей командиров к столу, — церемонно произнёс староста. И, садясь вместе с нами за стол, спросил у Дымова: — А ты, Алексей, сержант или уже нет?
- Сержант, сержант. — Успокоил хозяина Бродяга. И продолжил: — Мы к вам, Филипп Христофорович, вот по какому делу… Хотим обменять кой–какие товары на продовольствие.
- Да я уж понял, чай, грамотный. Одного не могу понять, товарищ капитан, а почему вы ко мне обратились.
Но старого опытного чекиста на мякине не проведёшь! Шура пристально посмотрел в глаза Христофорычу и медленно и веско произнёс:
- Вы, наверное, пароля ждёте? Так не будет пароля, не успели его нам сообщить.
«Оп–па! Выходит Бродяга его уже «прокачал», и понял, что Неущенко специально оставлен в тылу у немцев!» — это единственное, что я смог понять из всей этой сцены. Правда, многое в поведении Христофорыча весьма удачно укладывалось в эту версию: и скорость, с которой он сориентировался в обстановке, и то, что он не забыл снять «маячок» при появлении в деревне немцев, и его спокойствие в общении с нами.
- Ну, значит, вы меня не знаете, и я вас не знаю. — Спокойно ответил хозяин.
- Филипп Христофорыч, да ты что! — вскочил с лавки Зельц. — Мы же свои!
- Сержант, остыньте! — не сказал, а именно приказал Бродяга.
Зельц осел, как будто он был надувной игрушкой, и из него выпустили воздух.
- Жаль, очень жаль… — тихо произнёс Шура. — Ну что ж, значит не судьба… Кстати, Филипп Христофорыч, вы поляну в лесочке этом знаете?
- Как не знать… А что такое?
- На её юго–восточном краю, метрах в трёх от сосны, вершина которой раздваивается, вы, если вдруг понадобится, найдёте двадцать карабинов с БэКа.
- Да зачем они мне, товарищ капитан. Я — человек мирный. — Ответил староста.
Мне показалось, или эти двое играли в какую–то непонятную мне словесную игру, вроде буриме?
- Ну что же, товарищи, я думаю, нам пора. — Сказал Бродяга, вылезая из–за стола.
- Что же, вы даже не повечеряете? — спросил Неущенко.
- Некогда нам. Дела. Сами понимать должны…
- Да я понимаю.
Но, когда мы уже стояли в дверях, но обронил, как бы невзначай:
- А что на обмен–то привезли?
Бродяга ответил, так, как будто он не общался с подпольщиком в тылу врага, а разговаривал с соседом по даче:
- Керосину литров пять, колёс тележных три пары, брезенту немного, котелков штук тридцать.
- Ну, так оставьте, что вам их назад тащить–то?
