— Какого еще монаха?
— Не играл, значит.
— Может, ты сыграешь? — въедливо поинтересовался Орест. — Я тебя очень быстро и профессионально приколочу к этому кресту.
Штубер задумчиво посмотрел на виселицу, словно прикидывал: «Может, и в самом деле?..», но все-таки безнадежно покачал головой.
— Не получится у меня. Фактурой не вышел. И потом, посуди сам: какой из меня, «палача-эсэсовца», как вы все утверждаете, монах? Да и ты, солдат, в роли режиссера не очень смотришься.
Выпады Отшельника его не раздражали. Проводя свои эксперименты, Штубер вообще редко впадал в раздражение или предавался обидам, это было бы непрофессионально. Чего бы стоили тогда эти эксперименты, и чего бы стоил как «психолог войны» он сам?
— Слушай, чего ты хочешь от меня, мразь в мундире? — угрюмо и тоже почти добродушно поинтересовался Отшельник. — Привез меня сюда, так кончай уже: вешай, распинай, сжигай, только перед этим уберись с глаз!
— Это я к тому, — невозмутимо продолжал Штубер, не затаивая зла на обреченного, — что через два часа тебе придется сыграть роль, которая не доставалась ни одному, даже самому великому, артисту, — роль распинаемого Иисуса Христа. Тебе известно, за что именно он пострадал, и ты не отрицаешь его существования, правда? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Вот и прекрасно. Даже не представляешь, как тебе будут завидовать. Какой еще артист и на какой такой сцене или перед кинокамерой способен воспроизвести муки Иисуса так натурально, как это предоставляется сегодняшним распятием тебе?
— У тебя тоже неплохо получилось бы.
— Не смею соперничать, и никогда не посмею. Тем более что партер будет занят людьми, которым надлежит восходить на эшафот мимо твоего распятия. Да, не будет оваций, не будет криков «Браво!», и вряд ли тебя станут вызывать на «бис». Но зато своими муками ты будешь благословлять их, вдохновляя на мужественную, достойную смерть. О галерке тоже позаботимся. Там будет несколько тысяч обитателей лагеря. Вопрос упирается только в одно — в качество судного креста. Хотелось бы, чтобы он выполнен был мастерски. Посмотри на этих, с позволения сказать, плотников. Им бы только дрова рубить, а не голгофные кресты ставить.
— Прикажи, чтобы развязали руки, — неожиданно прорычал Отшельник. — Руки скажи, чтоб развязали! Да не бойся, морду бить не буду.
— Желание кого бы то ни было избить меня, всегда связано с определенным риском. А вот то, что ты решился смастерить для себя крест, на котором будешь распят… Такого в библейских сюжетах не встретишь. Смастеришь, поднимешься с ним на эшафот, как на Голгофу, приколотишь к столбу, под петлей… Я чего-то не предусмотрел во всем этом представлении?
— Когда мы развяжем ему руки, он потребует топор, — вмешался Зебольд. — А в прошлый раз он убежал, зарубив часового топором.
— Ну, зарубил. Что было, то было, — артистично вздохнул Штубер. На то и война, так ведь, Отшельник? И не станет он опять бросаться с топором на часовых, поскольку в его репертуаре нечто подобное уже было. Так зачем повторяться? Правда, имена для новоявленного Христа — Орест, Гордаш, Отшельник… — не совсем подходящие. Да только вряд ли за оставшееся время мы сумеем придумать что-нибудь получше. Словом, руки рядовому Гордашу развяжите, выдайте древесину, топор, пилу и гвозди да выделите двух помощников, и пусть трудится.
— …А то ведь и впрямь сварганят. Не то, что висеть, смотреть на него будет стыдно, — погасшим голосом произнес Гордаш, разминая окоченевшие под веревками руки. — Раз вытерпел Христос, значит, и мы вытерпим.
— Оч-чень правильная мысль! — возбужденно поддержал Штубер.
Не ожидая его дальнейших указаний, Орест подошел к пленным, отобрал у одного из них топор и начал осматривать валявшиеся на земле, уже очищенные от веток и коры, стволы деревьев.
— Этот, вот, возьмите, — скомандовал Отшельник мастерам. Отпилите здесь и здесь, — наметил ударами топора, — на основную балку, на стояк пойдет. А из этого сделаем поперечину, чтобы все, как полагается, по-христиански.
— Оставить троих пленных! — скомандовал Штубер.
— Остальных расстрелять? — оживился Вечный Фельдфебель.
— Остальных — в лагерь! Охрану отвести подальше. Всем быть начеку. Ни в коем случае не стрелять!
Едва гауптштурмфюрер произнес эту фразу, как появился унтер-офицер и сказал, что его срочно просят подойти к рации, расположенной в коляске одного из мотоциклов. Как выяснилось, на связи был начальник службы СД.
— Послушайте, Штубер, мне сказали, что вы, вроде бы, еще не казнили этого скульптора с ликом новоявленного Христа? — спросил он.
— Пока что нет. Но готовится целое театральное представление с распятием. Милости прошу в ложу для почетных гостей.
— Что за инквизиторская страсть у вас к подобным представлениям, барон? Нет, чтобы просто поставить человека на краю ямы и расстрелять. Столетиями проверено и надежно.
— Нельзя так примитивно лишать человека жизни. Особенно если речь идет о жизни талантливого мастера. А почему это вас так тревожит, оберштурмбаннфюрер?
— Теперь это уже тревожит не меня, а Кальтенбруннера.
— Кого?! Кальтенбруннера?! Послушайте, Роттенберг…
— Нет, это вы меня послушайте: немедленно отмените казнь и готовьтесь к тому, что этого скульптора, специалиста по распятиям, нужно будет отвезти в Германию, а оттуда — на один очень важный объект, где срочно понадобились скульпторы, умеющие сотворять распятого Христа.
— Но кто там, в Берлине, мог знать?.. — начал было высказывать свое удивление Штубер, однако Роттенберг нетерпеливо прервал его:
— Скорцени, вот кто мог. Вы ведь похвастались ему, что в руки к вам попал редкий экземпляр талантливого скульптора-семинариста небывалой физической силы? Разве не так?
— Был такой грех, — признал Штубер.
— Вот и отмаливайте его вместе со своим Отшельником, или как вы его там называете, — самодовольно произнес Роттенберг. — И не советую портить отношения с Кальтенбруннером, если не хотите оказаться на передовой Восточного фронта.
Как только рация умолкла, Штубер тотчас же подозвал Зебольда и сказал:
— Распятие имитировать до последней стадии.
— Сам Христос позавидует его мукам, — клятвенно пообещал Вечный Фельдфебель.
— Вы опять не поняли меня, Зебольд. Если с головы Отшельника упадет хоть волосок, на завершающей стадии этого спектакля вынужден буду выпускать дублера. Актер вы, конечно, бесталанный, но придется очень постараться.
— А что могло произойти такого, чтобы… понадобился дублер?
— Об этом вам лучше спросить у Кальтенбруннера, мой Вечный Фельдфебель. Мне же приказано доставить Отшельника в Берлин.
