– Сейчас нам надо срочно ехать в Одессу, мой отец очень болен!
Шоэль качает головой:
– Мы подумаем, – рассудительно отвечает он. – Вы ведь все равно поедете через Одессу, остановитесь у меня, там все и решим.
– Шоэль, ты увиливаешь от ответа! – расстраивается Зильбер.
– Пойми же, Миша, – урезонивает его друг. – Это непростое решение, его необходимо обдумать во всех деталях. С бухты-барахты такие дела не делаются.
Вопрос и в самом деле серьезен, даже мучителен, но он стоит в эти дни перед многими молодыми людьми в нашем местечке. Вот пришли Натан Цирлин и Мирьям Горовец. В последние недели нет вечера, чтобы они не встречались. Шоэль уверен, что они уже тайком целуются при каждом удобном случае в каком-нибудь тихом уголке. Сестра совсем повзрослела. На ней пока все то же старое летнее платьице, но зато как весела и хороша собой его хозяйка, как кипит и бурлит в ней молодая жизнь!
Натан теперь каждый вечер надевает выглаженную рубашку. Он – душа компании, он надежен и верен халуцианскому делу. А Мирьям открыла в нем, помимо известных актерских способностей, и другие замечательные качества – например, глубину и серьезность. Стало быть, есть все основания полагать, что вскоре друзья и родители будут поздравлять Мирьям и Натана традиционным пожеланием «мазал тов».
Компания выходит в городской парк. Солнце уже давно закатилось за горизонт, и в небе одна за другой появляются августовские звезды. Шоэль глубоко вдыхает свежий, пахнущий сеном воздух. В его ладони покоится ладонь его жены, Ханы. Они стоят на улочке нашего распадающегося местечка, а рядом с ними стоит начало двадцатых годов. Впереди – жизнь, ее драмы и радости. Впереди – новая, неизведанная дорога, по которой придется идти вслепую, на ощупь, преодолевая туман и тревогу. И как бы нам ни хотелось пожелать этим красивым и сильным молодым людям самого светлого будущего, мы-то уже знаем, какими опасностями заполнен их путь…
Медовый месяц молодой пары так и не стал для них праздником. Не звенели приветственные колокола, да и поездка из местечка в Одессу нисколько не походила на свадебное путешествие. В вагон протиснулись с превеликим трудом, да и то лишь благодаря армейской форме и локтям Шоэля. Уже внутри пришлось долго стоять, ловя возможность приткнуться на освободившееся крохотное сидячее место. Так в те трудные времена ездили все. В Одессу Хана и Шоэль приехали усталыми и измотанными. Хана несла свой старенький саквояж, Шоэль тащил чемодан и мешок с продуктами. Как и следовало ожидать, заботливая Фейга снарядила детей, чем только могла: несколькими буханками хлеба, крупой, банками топленого масла и сливового варенья.
Увы, дурные предчувствия Ханы оправдались: Ицхак-Меир Шульберг ушел из жизни. Как выяснилось, он заразился тифом одновременно с дочерью. Но молодость Ханы помогла ей в борьбе с болезнью, а вот у пятидесятилетнего Ицхак-Меира не хватило на это здоровья. Слишком нагружал свое сердце старый пекарь. Это сердце было из тех, какие называют безотказными, когда нужно помочь родным, близким, товарищам по работе или просто малознакомым нуждающимся людям. Однако, безотказное для других, оно отказало в помощи самому Шульбергу. Сыпной тиф победил измотанный жизнью организм Ицхак-Меира.
Пораженная ужасной вестью, Хана металась по дому и горько корила себя: «Это я, я виновата!» Горе жены разрывает Шоэлю душу. Он пытается утешить ее, но Хана знай себе твердит: если бы она тогда не настаивала, отец поехал бы только в Киев и остался бы жив. Ведь они наверняка заразились именно в переполненном грязном вагоне по дороге из Киева в местечко! В доме плач и траур. Не раз уже приходилось Шоэлю встречаться лицом к лицу с ангелом смерти, но к этим встречам невозможно привыкнуть.
Жизнь между тем продолжалась. Следовало тщательно прокипятить белье, продезинфицировать все щели, где могла еще затаиться болезнь. Софья Марковна и Хана занялись стиркой, а Шоэль вышел в город, чтобы осмотреться и навестить свою комнату на Арнаутской.
Стоит сентябрьский день. Он идет по Херсонской улице, над Одессой – солнце и голубое небо, под ногами – опавшие листья мимоз. Осень осенью, а зеленые вьюны все еще живы… Отчего же так гнетет городской воздух, почему нагоняет такую вялость и безрадостность? Еле передвигаются по тротуарам и мостовым изможденные, покрытые пылью люди и лошади. Давно уже не встретишь в Одессе толстяков, а лошади и подавно отощали. Иногда проезжают легковые автомобили с красными чиновниками и командирами высокого ранга. Устало скрипя, ползут редкие трамваи; люди гроздьями свисают с подножек. Как-то разом состарились и здания: фасады облупились, растрескались, повсюду выбоины, щели и пятна. Одесса напоминает тяжелораненого в тифозном бреду.
И все же болезнь не смертельна – город живет и зализывает раны. Тут и там слышны стук топора и визг пилы, шуршат малярные кисти, на стенах появились новые вывески, на перекрестках – новые киоски. В Одессу пришел НЭП, а с ним и мелкие собственники. Последние годы были для одесситов особенно трудными. После прихода к власти большевиков ЧК рассылало по городу пятерки экспроприаторов. Они по-хозяйски переходили из квартиры в квартиру и производили безжалостные обыски, отнимая у населения так называемые излишки.
Под эту категорию подпадали деньги и золото, драгоценности и меховые шубы, продукты питания. Согласно инструкции каждой семье полагалось оставить пятьдесят тысяч рублей; пуд дров стоил тогда две тысячи, причем покупательная способность денег падала изо дня в день. Легально покупки можно было делать лишь по карточкам трех категорий. Первая предназначалась для рабочих, детей и беременных женщин. Вторая – для чиновников, кустарей, стариков, инвалидов и учащихся. Третья – для всех остальных. И если по первым двум категориям еще можно было получить минимальные для проживания порции, то третья обещала лишь голодную смерть. В результате голод гулял по Одессе, как и по всей огромной стране.
С первыми ростками НЭПа разрешили арендовать магазины и киоски, и по всей стране развернулось строительство. Будущие нэпманы вытащили на свет божий припрятанные от экспроприаторов ценности и запасы. Но были и другие изменения и прежде всего – резко возросшая активность молодых. Никогда еще так смело молодежь не выходила на общественную арену. До начала занятий в мединституте остается еще двадцать дней, но Шоэль не утерпел – зашел. Как все здесь интересно и незнакомо!
На доске объявлений висит расписание занятий, указаны часы лекций и практических работ. По коридорам разгуливают молодые люди, слышатся уверенные голоса, смех, восклицания. Почти все парни – в военных гимнастерках. Многие здесь воевали за революцию, и Шоэль – среди них. Впрочем, немало и таких, кто отсиделся во время войны в родительском доме. Им сейчас потруднее, но и они стремятся получить образование. Гражданская война пока не закончилась, еще льется кровь в борьбе с бандитами, еще гремят выстрелы на востоке страны, еще не побеждены голод и тиф. Но школы уже заполняются молодежью. Этому и будущим поколениям предстоит превратить нищую, пораженную разрухой страну в великую державу. Молодежь чувствует, что ей выпало пройти по дороге, по которой еще не ступал никто. Сколько жизней, чистых устремлений и наивных грез будет растоптано на этом нехоженом пути!
А вот и дом на Арнаутской. Все лето комната была на замке и не проветривалась. Шоэль снимает пыльные занавески, распахивает окна, в комнату врывается свежий воздух. Надо будет прибраться здесь вместе с Ханеле. Шоэль поднимает крышку пианино… – как он соскучился по черно-белым клавишам! Он осторожно пробует аккорд, и тут же, устыдившись, закрывает крышку – в семье как-никак траур! Но в этот момент в дверях появляется Вася. Малыш подрос за два месяца, но не забыл свое: «Что ты мне принес?» Шоэль достает несколько фейгиных коржиков.
Поля передает Шоэлю письмо от тети Гиты из Румынии, из города Яссы. Она пишет о том, что за эти два года Арик вырос и стал серьезнее. Он учится в общей школе и продолжает играть на пианино, в Румынии мальчику купили инструмент фирмы Блютнер, и преподавательница обещает ему успешное будущее… Надо же – сейчас Арик не возражает против занятий музыкой, а ведь как он ненавидел пианино в Одессе! Цадок же, напротив, без изменений – по-прежнему занимается лесным бизнесом. Дела, карты, развлечения и игры – в этом весь Цадок. Потому что в Румынии тоже можно жить и веселиться, если у тебя, конечно, есть мозги под лысиной.
Шоэль заходит в пекарню, где навстречу ему бросаются друзья-товарищи Ицхак-Меира. Они хорошо помнят Шоэля и тепло встречают его, произносят слова соболезнования и сочувствия. Не зря Шульберг так долго проработал в этой пекарне; по сути, здесь был второй его дом. Сейчас кормильцем семьи стал Шоэль; он уже решил вернуться в пекарню. Понятно, что, когда начнутся занятия в мединституте, будет нелегко совмещать эти два дела. Но что поделаешь, легкой жизни теперь нет ни у кого.
