Рассказал товарищ Максим еще и о том, что в разных районах создаются подпольные райкомы, дал мне парочку адресов. На всякий случай запомнил, хоть и без особой охоты. Мне эти товарищи Михаил и Трегуб не очень нужны, у них на копейку возьмешь, на рубль отдашь. Но пусть будет, мало ли что…
А под конец разговора он меня смог удивить. Он сказал, что сюда ходить не стоит, тут радиоточка, нечего внимание привлекать.
— Так давайте адресок, мне без разницы, где связь держать, — говорю я. — А про эту квартиру, считайте, забыл.
— Небоскреб Гинзбурга знаете? Он выселен, там никто не живет.
Наверное, что-то в моем взгляде показалось ему странным и он тут же как-то подобрался весь, что ли. И я тоже вспомнил слухи, что какие-то подпольщики натаскали в какой-то большой дом взрывчатки и случилось неизбежное. Так вот они подпольщики, вот дом, наверняка, и безголовых исполнителей с горящими глазами у товарища Максима тоже найдётся немало.
— Восьмой этаж? — сразу в лоб спросил я. К чему хороводы водить?
— Да…, — похоже, я его обескуражил, вон как смотрит.
— Значит, не ослышался я. Всё дело в том, товарищ Максим, что у нас там оборудован наблюдательный пункт, — смотрю, а он всё кивает только, — и нам, как бы так сказать помягче… ваши склады там пока не нужны. А после того, как мы свое дело сделаем, тогда и заселяйтесь, не жалко.
— И какое… ваше дело? — вроде пришел в себя подпольщик.
— Узнаете, не беспокойтесь, — улыбнулся я. — Мимо вас точно не пройдет.
Интерлюдия 2
Как выехала штабная колонна из Киева, так и посыпались неприятности. Чуть не через двадцать километров от городской черты началось. То машина сломается, то радисты смотрят на свои железные ящики как баран на новые ворота и не могут сказать, почему связи нет. Кто-то сломал руку. Передовое охранение свернуло не туда. Мелкие комбатовские радости, от которых Тупиков давно отвык, навалились. Мыслимо ли дело: у него в отряде полковников больше чем сержантов. Пять сотен командиров в одну кучу собраны. Ну, и к ним три броневика, четыре сорокапятки и опять же четыре станковых пулемета.
Первый день прошли почти по плану. Василий Иванович про бумаги и овраги даже про себя уже давно не шутил. Хотя считал справедливой чью-то ругань на учениях, что с таким бестолковым воинством и воевать не надо — сами себя разобьют, лишь бы не мешал никто. Вот у него такого добра набралось много. Штабной работе все обучены, справляются. Да другое в штабе фронта и немыслимо. А вот на марше — совсем другое дело. Позабывали уже как ненужное. Ладно, способ привести в чувство даже гражданских известен. И на военных он тоже действует хорошо.
Пришлось Тупикову на вечернем построении рассказать подчиненным о необходимости правильного несения службы. Впечатлились отцы-командиры, наверное от внешне интеллигентного и обычно тихого начштаба такого не ждали. Ну и хорошо, значит, лучше дойдет.
А вот на второй день с утра началось. Во-первых, утром разведка донесла, что дорога на Пирятин перерезана немцами. Силы их выяснить не удалось, но точно не меньше батальона. И четыре танка впридачу. Пришлось выдвигаться по резервной дороге, на Куреньки.
Во-вторых, за ночь разогнало облака и такая комфортная сплошная низкая облачность уже не охраняла их сверху. И ближе к полудню над ними пролетел разведчик, а чтобы им это не показалось случайной встречей, «рама» вернулась и пролетела прямо над колонной.
Пришлось быстренько организовывать дневку в рощице. С такими силами на марше — всё равно что голому идти. Любое нападение, что с воздуха, что с земли будет равно смерти. Как стемнело, двинулись дальше.
К утру дошли до какой-то балки с рощицей по краям. Там и засели, собираясь переждать день. Как на беду, опять пролетела «рама». Хоть и один раз, но всё равно было неприятно. А ко всему этому, будто не хватало бед, посланная в ближайшую деревню разведка вернулась с неутешительными новостями: там стояли немцы. И сначала их было немного, до роты, но потом еще рота приехала на грузовиках, а с востока двигаются танки.
Надежда остаться незамеченными таяла. Похоже, все эти силы собрались по их души. Тут подошел подполковник Глебов, начальник оперативного отдела.
— Оборону заняли, Василий Иванович, по восточному и южному склону. Не знаю, сколько продержимся, но сдаваться никто не собирается.
— Вот и я не знаю, Иван Семенович, — ответил Тупиков. — Но мы же люди военные, так что давай, выполним наш долг до конца.
Высокопарных слов он не любил, оставляя это дело комиссарам. Это их работа, не его. Но сейчас, за считанные минуты до атаки, не было в них ни казенщины, ни тяжкой бравурности газетных передовиц. Долг — вон, на востоке, выдвигается тремя танками.
Но три — это только начало. Сначала их число доросло до девяти, а потом и до тринадцати. Большей частью Т-2, но и пять троек тоже нарисовались. Вся эта куча обросла тучками пехотинцев и двинулась на овраг. Поначалу нашим повезло и первыми же выстрелами из сорокапяток остановили два танка. И всё, на этом успехи кончились. Немцы продвигались постреливая. Появились первые раненые и убитые. Сколько их было, Тупиков не думал. Потом, всё потом, после боя… Если оно будет, это «после».
Вот одну пушку разменяли на еще два Т-2. Вроде и хороший размен, но когда твоя артиллерия уполовинена на треть, то нет. А всего через пол часа боя не осталось ни броневиков, ни пушек. Разбили все. Хотя и немцам досталось. Шесть танков застыли на поле, да и пехоты между ними накрошили порядком. В итоге фашисты откатились примерно на километр и встали в поле, прикрывшись танками.
Василий Иванович стал принимать доклады о потерях. Обстановку он и так видел, и бинокля не надо. Хреновые были дела, чуть не каждый пятый числился в убитых или тяжело раненых. Тех, кто хотя бы оружие в руках держать мог, не то что передвигаться, за потери не считали.
— Товарищ генерал-майор, надо атаковать! — это Рыков подбежал, дивизионный комиссар. — У них же ни горючего, ни боеприпасов не осталось! Сейчас прорвемся — и дорога открыта! Чего ждать, Василий Иванович? Налета? Так у них быстро с этим.
Тупиков посмотрел в бинокль на скопившихся немцев. И правда, ведь они тоже в атаке поистратились, а подмогу им не подвозили.
— Передайте Глебову, чтобы атаковали, — скрепя сердце, сказал он комиссару.
Тот умчался, иногда срываясь на бегу на крутых склонах оврага.
В атаку поднялись все, кто мог. Странно было видеть майоров и подполковников бок о бок с рядовыми красноармейцами. Они и пошли, без киношных воплей, молча, пригнувшись. Понятное дело, незамеченными их действия не остались. Немцы быстро организовали оборону и оказалось, что с боеприпасами у них всё же намного лучше, чем того хотелось. Потому и до штыковой дело не дошло, продвинулись от силы метров на четыреста, а потом пришлось и отход командовать.
Вот тут и прилетел этот шальной снаряд, когда Василий Иванович встал, чтобы получше посмотреть как идет бой. Он рванул чуть в стороне, как всегда, внезапно, и Тупиков тут же рухнул, подкошенный осколком, стукнувшим его по голени. «Даже свиста не услышал», — успел подумать он перед тем как его накрыла волна боли.
Вокруг засуетились, кто-то, наверное Бурмистенко, позвал медиков. Пока прибежал фельдшер, кто-то успел разрезать и стащить сапог. Впрочем, во время перевязки всё уже вроде как начало устаканиваться. Если сначала было очень плохо, то к моменту, когда тот достал из чемоданчика ампулу с шприцем, стало просто плохо. Терпимо, короче.
— Ты что мне колоть собрался? — спросил Василий Иванович у медика, стараясь не стонать.
— Морфий, товарищ ге…
— Ты чем думаешь? Как я командовать буду с дурной головой? Иди, на бойцов раненых потратишь.
Через какой-то час немцы опять навели шороху. Подтащили минометы, подъехали еще танки. Ну, и артиллерия дала прочухаться, как без этого. От таких сюрпризов Тупиков о ноге и думать перестал. Все начали отходить вглубь оврага. А фашисты за ними и не полезли. Видать, последнее притащили и боялись, что этот натиск может оказаться для них проигрышным.
