зарядку метрах в десяти от нашей команды. Изгибала попу, задирала ноги, демонстрировала неплохую гибкость тела и усердие в спорте. Вполне милая, спортивная девочка. Постепенно перемещаясь в ходе упражнений, я приблизился к моей жертве. Музыка оборвалась на миг, дети замялись. Сейчас или никогда! Сделав вид, что споткнулся, я в падении пролетел оставшиеся метры и схватил бедную девочку за руку. Кольцо с печаткой с силой приложил к её коже…
Визг зубастого зверя, прыжки, крики перепуганных детей. И истошный вопль физорга.
– Вызывайте милицию. Кто может, задержите тварь. Осторожнее, она кусается.
Манул, это был манул, прыгал из стороны в сторону, но вырваться из кольца окружения не мог. Кто-то из парней, из самых смелых, ткнул его ногой. Другой пнул посильнее. И наконец, откуда-то взявшаяся сеть, прекратила мучения хищника.
Прибежавшие дворник, пионервожатые мужчины, физорг запихали кусавшегося манула в мешок и унесли со спортплощадки.
– Занятия закончены, дети! Крикнул физорг. – Не расходимся. Сейчас с вами поговорит директор пионерлагеря.
Старшая пионервожатая, ныне директор, вещала строго и угрожающе:
– Мы ничего не видели. Теракт, осуществленный агентами мирового империализма, не удался. Шпион задержан, следствие установит соучастников.
– Расходимся дети! Играем в тихие игры, не собираемся в кучки. Говорить о происшествии запрещается. Могут пострадать ваши папы и мамы, дети.
Мы разошлись, обсуждая между собой событие.
– А ведь ты, Борька, первым к ней кинулся. Что, почувствовал, что перекинется?
– Какие слова Димон. Перекинется. Вот какая дрянь в одной комнате с Анькой спала. Ведь могла ночью и загрызть.
– Ладно. Раз запретили говорить, то и не будем. Не понимаю я этих оборотней. Чего им неймется? Чем шпионить на США, ловила бы в лесу мышей. Видел, какие у неё когти?
Вован как всегда был идеологически выдержан и прав. Когти у Антонины были будь здоров.
Останавливаться на достигнутом нельзя. Пусть Аньку когтями драла Антонина. Надо установить связи, знакомства, намерения подозреваемой. Не могла кошка действовать одна. Тощего надо брать и колоть. Пусть дает признательные показания. Раскается, может быть и не убьем.
Опять всё самому делать, думал я. Пацаны преданный народ, но слишком мягки. Девочек привлекать не годится. Хотя, Красотка может быть и сгодилась бы в качестве судьи. Попробую обсудить с Горчицей и с Димоном, совсем одному будет трудно.
– Галь, ты за своего брата, оборотня не переживаешь?
– Я Боренька за Аньку переживаю. Эта драная кошка ей чуть ногу не откусила. Вот из-за таких то и дурная слава о нас идет. Ты чего хотел сказать то, Боря?
– Ночью иду на дело. Хочу тощего отловить и в лесу пропытать как следует. Чтоб раскололся, рассказал, о чем с Тонькой договаривался. Не верю, что она одна куролесила. Составишь компанию?
– Как это, пропытать?
– Больно, очень больно. Кричать будет, обкакается. Больше пакостить не станет. Ну так как, можно на тебя надеяться?
– Надеяться то можно…
Лисичка неуверенно посмотрела на меня. Ей очень не хотелось идти на зверства в человеческом облике.
– Ладно, Боря! Только для тебя…
Перед большим делом всегда полезно хорошо поесть. Увы, компанию в этот раз мне составил только Горчица. Даже циник Димон отказался, сказав, что, а вдруг вырвет? На х.. такой ужин.
Встретиться договорились за забором, куда я обещал доставить тощего.
– Слышь, Борька, может мне с тобой пойти. Он сука здоровый, даром что тощий. Повозиться придется.
– Спасибо конечно Димон, но я сам. Ждите меня, фонарики не забудьте.
Ночь еще светлая, выдалась пасмурной и в лесу будет темновато. Для моих целей в самый раз…
Тощий и толстый валялись на постелях и о чем-то горячо спорили. Подслушивать я не стал, скоро злодеи угомонятся и лягут спать. Тут-то я тощего и приберу. В трусиках и майке в холодном ночном лесу он и без пыток будет себя чувствовать беспомощным и погибающим. Веревка и прочие орудия спецоперации были у меня приготовлены. Герой получит массу удовольствия.
– Выключай свет, толстый.
– А почему всегда я?
– Потому, что сейчас в глаз дам. Понял?
– Понял, понял.
Свет в домике погас. Скоро они заснут…
………………………………………………………………………………
Крик ужаса был жестоко прерван. Грязный носок, позаимствованный у тощего из-под кровати, заткнул ему пасть. Злодей валялся на траве в густых зарослях деревьев. Над ним склонялся мститель в балаклаве. Другой судья стоял поодаль и сторожил судилище. И ни проблеска света в ночном небе. И совершенно незнакомый, страшный голос.
– Будешь колоться, гад? Дашь признательные показания, получишь шанс. Иначе… Вон видишь лопатка?
Горчица потряс лопаткой, заимствованной у садовника.
– Здесь же и прикопаем. Только сначала помучаем. Здесь тебе не милиция, здесь лес. Будешь говорить?!
Я вынул носок изо рта героя и услышал много хороших и разных слов, не вошедших в словарь Ожегова. Злодей не только не собирался каяться, но пытался угрожать.
– Ну что ж, начнем? Начнем, пожалуй. Эй ты, разжигай костерок. Пятки ему прожарим, для повышения общительности. А я пока иголочкой поработаю. Слышал, что такое иголочка?
Хулиган не мог кричать. Сквозь вонючий носок прорывался только жалобный вой. Загонять иголки под ногти, лучше цивилизованное человечество пытки не придумало. Простенько и со вкусом.
– Слышь, он вроде обделался.
Сообщил мне Горчица.
– А вот не будет беззащитных девочек обижать. Ну еще тебе пальчик поколоть? Или заговоришь?
Мученик мотал головой, что можно было понять как: и заговорю, и х.й тебе что скажу.
Я решил, что заговорит и вынул обслюнявленную тряпку.
– Ключ от сейфа просил дуру достать. Ей плевое дело, а Аньке с её когтями ни фига не достать. Пробовала уже.
– Ключ от сейфа в кабинете директора? С деньгами?
– С чем же еще!!!
– Значит, на грабеж шел герой. Кто подельники? Называй, а то!!
Тощий опять попытался юлить, но я показал ему новую иголку, потолще и подлиннее.
Банда была уже сколочена. Толстый и тощий, манулиха Антонина и еще один мальчик, тоже наш питерский. Ребенок из трудной семьи. Папа потомственный скокарь, мамка марафетчица. Многообещающий юноша.
– А теперь ты запишешь показания от руки. И свои подвиги в городе тоже вспомнишь. Не вздумай увиливать, закопать тебя мы в любой момент можем. Ну!!
Баюкая раненую руку, наш урод долго мучился над листком бумаги. Я светил ему фонариком и следил, чтобы он не соврал в показаниях. Кажется, не соврал. Изложенного достаточно, чтобы мальчика отправили в колонию для трудновоспитуемых. А в колонии, если там получат цидулю о предательстве
