появляется любовь…
Дато улыбнулся и сощурился на по-весеннему ярком солнышке.
— Вот со вторым бывают большие проблемы. Человек понимает, что такое любовь, уже будучи зрелым. А отношения начинаются гораздо раньше, когда играет кровь и по молодости кажется, что все красивые девушки — именно те самые. Но для того, чтобы семья была счастливой, и в ней росли такие же счастливые дети, которые в состоянии построить новую счастливую семью необходимы оба этих составляющих. Воспитание и любовь.
— Ясно, — кивнул я и отвернулся.
— У нас, советских людей послевоенного поколения, были большие проблемы. Иногда с обеими составляющими… — вдруг добавил Гия. — В конце концов, это привело к катастрофе. Потому что не было осознания проблемы и системной работы по её решению… после войны осталось слишком много неполных семей. Женщинам приходилось много работать. Детьми заниматься не было времени. Так трещину дало воспитание. А потом наступили шестидесятые, которые принесли понятие о «свободной любви»… и это стало началом конца.
Он вдруг взял меня за руку и крепко сжал. Я снова повернулся к нему. Он глядел на меня серьёзно, с каким-то странным выражением, в котором было одновременно и раздражение, и печаль.
— В конце концов осталась только оболочка, — сказал он. — Знаешь, как быстро эта оболочка спадает, обнажая гнилое нутро людей, которые мертвы изнутри?
— Н-нет… наверное… — сказал я.
— Ты задаёшь правильные вопросы, Саша… и я чувствую, что ты каким-то удивительным образом сохранился для лучшего. Это даёт надежду. Но ты должен ещё многое узнать… — он вздохнул и отпустил мою руку. — Помнишь ты в самолёте познакомился с Бадри?
— Конечно, — кивнул я.
— Знаешь, чем он сейчас занимается?
— Кажется, автомобилями торгует, — ответил я.
— Верно. А знаешь, что он говорит про тот город, Тольятти, куда он ездит по делам?
— Нет, — ответил я.
— Что это проклятое место. Что его нужно засыпать солью и сравнять с землей… а знаешь, почему? — спросил он и тут же сам ответил: — потому что слишком многие слишком быстро там переродились. Люди, которые вчера по утрам повязывали пионерские галстуки и клялись в верности идеалам коммунизма вдруг стали совершенно безжалостными убийцами. И ладно бы ещё просто убийцами: там целый город живёт впроголодь только потому, что прибыльное и перспективное предприятие насухо выдаивают люди, которые там же и родились. Заставляют голодать своих бывших соседей и их детей, буквально! — он вздохнул. — Да, у нас тоже много чего случилось, но знаешь, в чём принципиальная разница? Тут мы устроили войну из-за того, что у разных сторон были разные идеалистические представления о будущем нашей страны. А там, в этом Тольятти, сотни молодых людей убили друг друга только из-за денег.
Сначала я хотел промолчать. Но потом понял, что Дато в какой-то степени меня провоцирует. Проверяет на конформизм. Поэтому спросил:
— Но ведь и сам Бадри встроился в эту схему, разве нет?
— Верно, — кивнул Дато. — Он и его партнёр нашёл уязвимое место упырей, которые сидят в руководстве завода. Точнее, три уязвимых места: они тупые, жадные и ленивые. Он предложил лучший схематоз по выводу прибыли, тем самым оттесняя от кормушки откровенных кровопийц. А знаешь, что он делает на эти деньги? На ту часть, которая идёт лично ему?
— Нет, — ответил я. — Так понимаю, этими вещами делиться не принято.
Дато рассмеялся.
— И это тоже верно, — кивнул он. — Конечно, часть денег он тратит на другие проекты. Вкладывает, чтобы упрочить своё положение. Скупает активы… а знаешь, откуда у него хорошие отношения с клиникой, где тебе зашивали? И почему к тебе отнеслись как к самому дорогому пациенту?
— Он помогает клинике?
— Не клинике, — Дато покачал головой. — Об этом никто не знает, кроме его ближайших друзей. Но он оплачивает лечение всем детям в Грузии, у которых нашли лейкемию. Вообще всем. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнул я. — Хорошее дело. Но детям, голодающим в Тольятти, от этого, наверно, не легче?
Я упрямо поглядел Дато в глаза, и тот не отвёл взгляда.
— Молодец, — кивнул он. — Теперь ты поймёшь, что детям из Тольятти должны помогать друзья их семей. Местные. Вот так это работает. А начинается это всё с того, о чём мы говорили: воспитание и любовь.
Дато улыбнулся. В этот момент «Волга» остановилась возле двухэтажного дома в старой части города, у магазинчика, над которым была латунная надпись грузинскими буквами.
Магазинчик, куда меня вчера привёз Дато Заурович, совмещал функции ювелирного и антикварного. По его рекомендации, я купил два браслета — кожаных, плетёных, с золотыми ставками. Приобретение обошлось мне всего в двадцать долларов, хотя меня не оставляли подозрения, что по крайней мере часть этой суммы была компенсирована хозяину магазинчика без моего ведома. Очень уж хорошими были эти вещи: фундаментальные, качественные, из тех, что могут храниться в семьях поколениями.
Потом меня отвезли в домой, а отец Гии поехал куда-то по своим делам.
Гия встретил меня на пороге. Он глядел на меня такими щенячьими блестящими глазами, всем своим видом изображая виноватость, что я чуть не рассмеялся.
— Привет Саша, — сказал он, подойдя ко мне. — Как ты?
Вместо ответа я его обнял. Он ответил на объятия, однако же, намеренно сдерживая их силу. Должно быть, боялся задеть рану, которая, кстати, почти меня и не беспокоила.
— Хорошо, — ответил я, отстраняясь. — Главное, все живы и в порядке!
— Слушай, я правда не… — начал было Гия, глубоко вздохнув, но я перебил его.
— Я рад, что оказался рядом, — сказал я. — Кто его знает, что могло произойти? А так всё окончилось благополучно.
Гия нахмурился и прикрыл глаза, почесав лоб.
— Сань… слушай, из тебя там столько крови вытекло, что я уж думал, что всё… худшие несколько минут в моей жизни, худшие…
— Хорошо, что я этого не заметил, — улыбнулся я и подмигнул ему. — Ну что, давай в дом?
Мы прошли через прихожую в большую гостиную. Тут сидела Лика и смотрела какой-то сериал на английском. Увидев нас, она выключила телевизор и поздоровалась.
— Ну вы, ребят, герои, конечно! — сказала она, когда мы ответили на её приветствие.
— Поневоле, — улыбнулся я.
— Да уж… ты как,
