На подъездах к кладбищу стали часто попадаться группки людей. По большей части это были пешеходы; кое–кто, однако, подобно им, ехал и на пролётках. У многих были венки — по большей части, скромные, если не сказать бедные. Заметен был состав группок — по большей части студенты, курсистки, люди постарше явно интеллигентской наружности, в массе своей дурно одетые. Городовые на перекрёстке беспокойно переминались под мелким дождиком, оглядывая проходящих.
— Кого такого хоронят, господа хорошие? — обернулся к седокам кучер. — Вроде, и не говорили, что кто–то важный представился…
— Да не хоронят, любезный. — ответил изрядно уже озябший Радзиевич. Сегодня двадцать пять лет, как скончался Николай Александрович Добролюбов. Вот эти люди и пришли почтить его память Не слыхал небось о таком?
Кучер помотал головой.
— Литературный критик и писатель. Большой ум, и всё думал о свободе простого народа. — наставительно продолжал студент. Запомни, голубчик, и вот тебе пятак сверх уговора — выпей на добрую память о Николае Александровиче.
Кучер принял монету и перекрестился.
— Большого ума, должно быть, господин был… вишь, сколько людей пришло! — и остановил пролётку.
— Всё, господа, приехали, дальше — сами видите, ходу нет. Сколько народу–то, тыщщи…
Толпа у кладбища и правда, собралась изрядная — люди всё подходили, и поодиночке и группками по три–четыре человека.
Медленно, со скрипом опустился полосатый шлагбаум. За ним маячит редкая цепочка полицейских чинов — дальше не пускали. Стояли видимо давно: Геннадий обратился к маленькой, остроносой курсистке с пышным венком из хвои и брусничных листьев. И та пояснила, что полиция после долгих переговоров, пропустила к к могиле делегатов с венками, а оставшаяся перед кладбищенскими воротами толпа принимается то петь «вечную память» то отпускать обидные шутки в адрес собравшихся в большом числе полицейских чинов.
Геннадий с Янисом пришли, вероятно. К самому концу ожидания: делегаты показались из ворот и толпа, не расходясь, двинулась по Растанной. Впереди раздался возглас: К Казанскому собору!». Геннадий увлёк Яниса в сторону, на тротуар: на их глазах молодые люди в студенческих шинелях образовали живую цепь и, охватив ею голову толпы, двинулись вперед. Янис подтолкнул спутника, указывая на группку впереди цепи.
Геннадий вгляделся — да, это были те, ради знакомства с кем они и прибыли на кладбище в этот промозглый день. Спасибо электронным архивам — перепробовав все возможные способы выйти на нужных людей (Бронислав Пилсудский, к которому они, собственно, и ехали в Петербург, оказался в Отъезде, в Варшаве), Геннадий обратился к испытанному в фантастической литературе методу и принялся искать, где интересующиеся их лица окажутся наверняка. И нашёл: 29 ноября (по старому стилю, разумеется), Союз студенческих землячеств, в которые входили представителями Новорусский, Ульянов, Шевырев, Лукашевич — все будущие «первомартовцы», — решил выступить политически, и приурочил это выступление к 25–летней годовщине смерти Н. А. Добролюбова. Демонстрация эта должна была состояться — и состоялась! — на Волковом кладбище, где они, собственно, и оказались.
И вот теперь, во главе живой цепи, взявшись за руки, шагали молодые люди, смутно знакомые Геннадию по чёрно белым архивным фотографиям полицейских архивов, не раз опубликованных в исторических трудах. Вот Новорусский, Осипанов… а этот, бледный, кудрявый студент?
Геннадий вспоминал: «Его бледное лицо с глубокими темными глазами производило неизгладимое впечатление выражением упорной воли, недюжинной нравственной силы и большого ума…» Александр Ульянов? Точно, он…
Толпа тем временем миновала Николаевский вокзал, поравнялась с домом учительской семинарии. Испуганные прохожие жались к стенам домов: вот взвод кадетов–мальчишек на прогулке, сопровождаемый огромным усатым дядькой–фельдфебелем. Вот подвыпившая компашка, только что, видимо, высыпавшая из ресторации у вокзала: женщины громко смеются, мужчины размахивают руками…
Из–за угла, от вокзала, вынеслись конные, с пиками наперевес. «Казаки! Казаки!» — загомонило в толпе. Те приближались: бородатые лица, флажки на древках, оскаленные морды лошадей, роняющие на мостовую клочья пены. Геннадию подумалось — нет, и в этом предки были, похоже, умнее нас — эти кони куда страшнее любых ОМОНовцев с их щитами и дубинками. Впрочем, почему умнее? Помнится, на Болотной площади в 2012–м году тоже была конная полиция, и вот от неё–то либералы–демонстранты бежали сломя голову и не пытаясь вступить в схватку, как с пешими ОМОНовцами…
Янис и Геннадий остановились. Обоим стало жутко, любопытно и восторженно–радостно — грохот копыт от несущихся казаков накатывал волной. Казалось, их уже ничто не удержит, и верховые, подобно неудержимому приливному потоку, сметут живую цепь. Но — казаки сдержали размах своих коней; остановившись в двух–трёх шагах они крутились на месте, угрожающе размахивая пиками и нагайками, но никого не трогая. Кое–кто из толпы — видимо, у кого сдали нервы, — попытался вырваться и бежать; бежать; бежать было некуда. Слева подпирала Литовская канава, сзади и спереди — казаки, а справа высоченный забор и закрытые ворота учительской семинарии. Геннадий запоздало сообразил, что они оказались в чрезвычайно грамотно расставленной ловушке. «Теперь только автобусов и автозаков не хватает, — подумалось ему. — Сейчас конные рассекут толпу, потом выбегут шустрые ребята с дубинками и щитами и примутся отделять группки по три–пять человек, винтить и запихивать в автобусы….
Но ничего такого не последовало. Казаки оставались на местах; группы демонстрантов постепенно успокоившись, стали выходить за оцепление: им не препятствовали, не давая только отделяться кучкам больше чем по пять человек. Правда, неизвестно откуда появились какие–то похоже одетые усатые люди; они внимательно осматривали уходящих и время от времени подбегали что–то сказать казачьему офицеру. Тот кивал, однако ничего не предпринимал: демонстранты всё так же продолжали утекать сквозь ряды казаков.
Увидав, как группка, в которую входил и Ульянов, отделилась от общей массы и миновала кордон, Геннадий, увлекая за собой Яна, решительно пошел по направлению к всадникам — важно было не упустить с таким трудом найденных народовольцев…
* * *
Хорошо всё же после петербургской слякотности в Москве! Никаких унылых запятнанных стылыми лужами мостовых; никаких чёрных, подобных изломанным мукой рукам обугленных скелетов, безлистным веткам на фоне свинцового, сыплющего моросью неба.
Облака прикрыты подушечками пушистого снега; небо морозно–голубое, яркое солнышко играет на льдинках. И синицы — скачут вперемешку с воробьями по грязным сугробам на обочинах. А вот и снегири…
