И генерал увлёк за собой поражённого, онемевшего от неожиданности аналитика, настоятельно приглашая воспользоваться личным омега-каналом.
Словно не замечая немого изумления Валевского, блестящий Оберманн дружески похлопал Артемия по плечу, а в словах, рокочущим камнепадом сыпавшихся из твёрдых губ папаши Ли, аналитик различил неприкрытый цинизм:
— Молодой человек, не вижу необходимости скрывать от чиновника Главного Управления, и потому обрадую вас: с недавних пор мы обладаем невиданным оружием. Не только Надмирье, но самые могущественные гости из дальнего космоса, явись они на Землю, будут укрощены в момент. Наше открытие в состоянии спасти планету от половины известных сейчас глобальных природных катаклизмов. Прошу заметить это! А от второй половины бедствий мы придумаем, как избавиться! — генерал засмеялся нездорово. Валевский, у которого голова шла кругом, мог поклясться, смех, во всех отношениях солдафонский, тем не менее, звучал с внутренним надломом.
Генерал был непрочь скоротать время с пользой и в компании достойного попутчика. Неудивительно, учитывая то, что о-тэ даже в личном транспортном канале медленно проходит путь от внешних шлюзов в риф, и не откроет герметичную дверь и не выпустит пассажиров, пока в пропускной санитарной зоне не будут готовы результаты медицинского освидетельствования пассажиров. И, если в транспорте ехал носитель нового штамма, возвращаться генералу и аналитику, как миленьким, на повторную санобработку…
— Согласитесь, — говорил Ли Оберманн, — гарантия спасения человечества от ужасов Армагеддона стоит того, чтобы масштабно испытать оружие, не дожидаясь Час Икс? Через несколько дней мы продемонстрируем миру нашу мощь. Это и есть главная и конечная цель развязанной три года назад конфронтации между Морем и Сушей. Теперь население Колоний достаточно подготовлено к тому, чтобы, не дрогнув, нанести главный удар, покончить с затянувшейся войной, и в веках утвердить своё могущество на планете.
— Но… — только и смог выдохнуть Валевский, выслушав цитаты из заготовленного на будущее генеральского выступления. Страшная догадка пронзила сознание:
— Вы будете испытывать новое оружие на русском Дальнем Востоке и в Китае — на территориях, не принимающих участие в войне?!
— Чувствую профессионального аналитика! — улыбался генерал с интонацией странной и противоречивой:
— Сибирь и Китай — идеальный плацдарм. С одной стороны, безбрежные заснеженные пространства послужат буферной зоной, с другой — государство, исторически страдающее от перенаселения. То, что эти страны не принимают участие в войне, тоже важно: у Совета Надмирья не останется никаких сомнений, что мы хотим не просто победы в южном полушарии и безопасности для своих рифов, — мы заявляем свои права на всю планету.
Валевский впервые переживал такое лобовое столкновение с иным сознанием. Противопоставить нечего: вся военная мощь Подводных Колоний сосредоточена в руках этого человека.
Арт сказал себе, что пойдёт до конца, но не даст генералу осуществить…
Что?
Что осуществить?
То, о чём говорит вояка, нельзя назвать иначе, чем шизофреническим бредом и манией величия сломившегося солдата.
Валевский отвёз отчёт в Главное Управление, отдал доклад руководству и, уже ничему не удивляясь, узнал, что попасть домой не судьба: сотрудники ГУ в ближайшие семь дней лишены возможности уходить из офисов. В такой режим перевели все правительственные учреждения, имевшие хоть какое-то отношение к государственным секретам.
Генерал Ли Оберманн действовал напролом.
Времена торжества не разума, но грубой силы, наступили. И не в Надмирье, а в Подводных Колониях.
* * *
К исходу первых суток нашего заточения в Главном Управлении Валевский подошёл ко мне, и квадратная его рожа была решительной и неподвижной, словно вырезанная из камня. Догадываюсь: ночью он, как и я, проигрывал все возможные варианты дальнейших событий, так что, когда Валевский открыл рот, я был готов услышать именно то, что услышал.
Знаю: мои щёки заросли тёмной щетиной и сейчас щетина нелепо контрастирует с новой расцветкой волос. Валевский, вежливый тип, потягивает носом, молчит, соображает; а ведь от меня на весь отдел должно разить освежающей и тонизирующей жвачкой. Хе, ты думаешь: я не на шутку увлёкся релаксирующими составами?
«Каким уму непостижимым образом он умудряется доставать всё, что пожелает, и когда вздумается?» — думал Арт.
Мне перестаёт нравиться испытывать его терпение: Арти тревожится. Он рассматривает меня со сложным чувством, в котором всё: и тревога, и недоумение, вопросы без ответа, и превосходство старшего… Когда это ты заделался старшим, а, молокосос, — вчерашний выскочка из Университета? Да, вспоминаю: ты признался, что после возвращения от внешних чувствуешь свою инаковость. Так чувствует себя взрослый, остановившийся понаблюдать за детьми, играющими в наивные забавы его детства, — верно я угадал? Что ты скажешь, когда узнаешь, что догонялки на самом деле — всего лишь прикрытие для тех, кто играет в прятки?
Валевский рассматривал Марка, пытаясь одновременно разобраться в своих чувствах:
«Я не простил тебе Зелму, инсуб. Твоя беззаботность напускная. Переросток, по странной прихоти судьбы способный прикидываться взрослым и нести нешуточную ответственность за транспортные перемещения управленцев. „Секс дружбе не помеха“, — так ты говорил? Ладно, проехали. Я закрыл на всё глаза, инсуб. В конце концов, и в этом ты верен себе. И ты по-прежнему единственный, в чьём участии я нуждаюсь больше всего. Нет, даже не так. Твоё участие мне жизненно необходимо. Нет, не мне, — ты нужен всему миру».
— Я должен остановить этот кошмар! — с чувством произнёс Валевский, не в состоянии и дальше нести в одиночку тяжкий груз сомнений.
Война с Надмирьем подняла столько человеческой мути в Колониях и на поврехности, и поднимет ещё больше, если они будут оставаться молчаливыми статистами. Пришла пора действовать. Правильно ли то, что он задумал, или нет, — он согласен держать ответ за всё. Если у него есть шанс повлиять на события, он обязан сделать это.
Я смотрю на тебя и отчётливо вспоминаю наше знакомство четыре года назад, и покупку крошечного Полосата, и твоё восхищение красотами Союза, и вызывающе красногубую Лили, нарисовавшуюся в кафе Тридесятого царства, чтобы увести меня на задание, и про которую ты подумал совсем другое… Арт, дружище!
— Мне так не хватало тебя!
«Мда… демоны моря тоже плачут. Ещё как плачут».
Валевский увидел, что Эйджи словно включился; по крайней мере, на мятой физиономии ожили и засияли глаза, и он подмигнул почти беззаботно. Большего в его нынешнем состоянии нельзя было и ожидать.
У аналитика потеплело на душе, он сказал:
— Мне кое-что нужно сделать, но понадобится твоя помощь, Марк.
Я молчу. В конце концов, имею полное право не знать, что у тебя в голове. Я молчу. А ты слегка нервничаешь. Не дрейфь, Арт!
Но молчание не может длиться вечно, и я спрашиваю:
— Чего ты хочешь? Ты хоть понимаешь, что ЭТО пахнет пожизненным заключением? Ты в своём уме? В одиночку остановить мировую войну? Герой! — ругаюсь непритворно, потому что реально боюсь. Развязка близится. Я слишком хорошо знаю Оберманна. Жаль, что не успел узнать, кто всё-таки стоит за спиною папаши гениальной и уродливой Мо?
Валевский настороженно подбирается:
— Откуда ты знаешь, что у меня на уме? Что я хочу остановить войну и как именно я хочу это сделать?
Я прокололся. Откуда знаю, что у тебя на уме? Вот молодчина, допёр, наконец. Это через три года знакомства!.. Но сейчас не до разъяснений междунашенских отношений, и давай-ка, друг, вернёмся в тему:
— Мы оба знаем Главное Управление, его секреты и свои возможности. Вариантов у нас немного.
Арт кивает:
— Завтра утром все сведения моего отчёта, пакет Брауна-Борджия и решения ГУ, касающиеся стратегии войны, должны попасть в прессу.
Крепко зажмуриваюсь и трясу головой: сказывается недосыпание последних пяти дней, глаза просто выворачивает наизнанку. Я думаю: «Это не человек, это смотрит рок. За что мне… за что нам такое? И почему — нам?» От тягостных предчувствий тяжело на сердце. Ещё бы, игра подходит к концу, а я и не жил вроде…
Мне страстно хочется туда, где одуряющее бьёт по ушам музыка: так, что вибрирует тело, светясь и бликуя в сполохах данс-фонарей. Воспоминания тысячами нитей тянутся к оранжереям и кварталам Союза, к суетливым в час пик такси, к девушкам со стройными ногами, нет, извини, дружище, тебе лучше этого не знать, — к одной девушке, с тёплыми маленькими коленями совершенной округлой формы, эти колени я прикрывал ладонями — вот так… К котёнку, к стаканчику коктейля… О-о-о!..
