— Спешивая латников, мы ослабляем их на две трети, если не больше. Тяжелая конница — наше превосходство, которым надо воспользоваться, — заявил я.
Коннетабль Франции улыбнулся, точно услышал именно ту глупость, которую и ожидал, после чего посмотрел по очереди на графа Людовика де Маля, Филиппа, герцога Бургундского, маршала Луи де Сансерра, призывая их в свидетели.
— Ты предлагаешь в конном строю налететь на колья и телеги?! — язвительно произнес Оливье де Клиссон.
— Я не настолько глуп, — сказал ему. — Мы сымитируем такую атаку центральным полком. Как только конница подойдет поближе, наверняка выстрелят бомбарды и рибадекины. Лошади испугаются и понесутся назад. Уверен, что вид убегающих врагов лишит фламандцев разума. Когда они отбегут от своих укрытий, ударим конницей в их фланги, а потом развернется и нанесет удар и отступающий полк. Если сумеем его остановить! — насмешливо добавил я.
— Сумеем! — заверил герцог Бургундский. — Я сам поведу этот полк!
— План в духе Бертрана дю Геклена, — как бы между прочим произнес маршал Луи не Сансерр.
Опытный царедворец знал, что надо сказать. Покойный коннетабль Франции с каждым годом становился всё более легендарным. Казалось, все забыли, сколько сражений он проиграл и сколько раз попадал в плен. Одного упоминания его имени хватило, чтобы мой план одобрили все, даже Оливье де Клиссон.
Правда, он попытался поменяться со мной ролями, выступить адвокатом дьявола:
— А если фламандцы не погонятся?
— Повторим еще пару раз, а потом вернемся к твоему плану, — ответил я.
40
Утром был туман. Казалось, что вместе с воздухов вдыхаешь висящие в нем капли воды. Воины, жуя по ходу дела краюхи хлеба с сыром и запивая вином из оловянных кружек, неспешно облачались в доспехи, седлали лошадей, проверяли оружие. Я приказал добавить и лошадям в воду вина, чтобы стали резвее и смелее. Все понимали, что сражение не начнется, пока не рассеется туман. Это случилось как раз в тот момент, когда из обоза принесли орифламму. Едва ее развернули, как на небе появилось солнце и задул легкий ветерок. Это сочли хорошим предзнаменованием.
Рыцари Хайнриц Дермонд, Мишель де Велькур, Анри де Халле и оруженосцы Робер де Велькур и Говен де Бретон, вооружившись длинными копьями, отправились в полк Филиппа Бургундского. Это было его предложение. В отличие от коннетабля Франции, герцог относился ко мне хорошо. Как-никак мы из одного линьяжа. Я вместо копья взял степную пику. Решение оставить мой отряд в запасе Оливье де Клиссон не изменил, так что вступим мы в дело в самом конце. Нам придется или догонять удирающих фламандцев, или удирать от догоняющих фламандцев.
Когда французская армия начала строиться, фламандцы уже были готовы к сражению. Они стояли за повозками и кольями и призывали французов быть смелее, не уподобляться женщинам. В центре нашей армии встал конный полк Филиппа, герцога Бургундского. Правым флангом командовал его тесть Людовик де Маль, граф Фландрский, а левым, ближним к моему отряду, — второй Людовик, который де Сансерр. Оба фланга были лишь немного загнуты вперед, чтобы не отпугнуть фламандцев. Во второй линии стояли копейщики и арбалетчики. Боевого азарта в их глазах я не заметил. Скорее всего, побегут сразу, как только запахнет жареным.
Затрубили горны и трубы. Каждый музыкальный взвод исполняла свой мотив. В итоге получился рев, который больше всего соответствовал предстоящему мероприятию. Полк герцога Бургундского пошел в атаку. Скакали медленно. Впереди — латники в лучших доспехах и на лошадях, защищенных броней. У большинства жеребцов шанфрон был железный, а кринет и пейтраль — кольчужные или из толстой кожи. Когда до фламандцев оставалось метров сто, с вершины холма загрохотали бомбарды и рибадекины. Черного дыма они напустили много, а вот толку было мало. Упало всего с десяток рыцарей и немного больше лошадей. Остальные животные испугались грохота и поскакали в обратную сторону. За ними ковыляли четыре рыцаря, которые стали безлошадными и смогли подняться. Именно за этими рыцарями и погнались стоявшие в первых линиях фламандцы. За ними потянулись и остальные, которые решили, что враг струсил, что пора догонять и добивать удирающих. Все четыре рыцаря пали под ударами годендагов. Это еще больше раззадорило фламандцев. Они побежали быстрее, крича «Лев Фландрии!». На то, что их с флангов охватывают крылья нашей армии, фламандцы не обращали внимания. Может быть, это заметили их командиры, но остановить разогнавшуюся толпу, поверившую в победу, уже было невозможно. Оба крыла конных рыцарей разогнались и врезались в бегущую толпу. В этот момент радостные крики сильно разбавили вопли боли. При таранном ударе длинное копье рыцаря пробивает двух-трех человек и еще примерно столько же сбивает с ног. Дальше в ход идут мечи, булавы, топоры.
Наши пехотинцы ничего не знали о плане сражения и уже собирались развернуться и драпануть впереди полка герцога Бургундского, который остановился перед ними и начал разворачиваться. Маневр конницы остановил их. Если латники не бегут, значит, ничего пока не ясно. Пехотинцы решили посмотреть, что будет дальше. Можно ведь удрать и от победы с добычей. Тем более, что по крикам догадались, что наша конница врезалась во фламандцев. Удар «бургундцев» был не так силен, потому что не успели разогнаться, но и такой оказался неожиданностью для врага. Началась сеча, лютая, беспощадная. Рыцари знали, что фламандцы в плен не берут, поэтому инстинкт самосохранения подсказывал биться до последнего. Наши пехотинцы тоже передумали удирать, начали подтягиваться к сражающимся. Наверное, поняли, что, несмотря на численное превосходство, пешие, хуже экипированные и слабо подготовленные «ткачи» не справятся с рыцарями.
В этот момент я и решил подключиться к битве. Вклиниваться в свалку у меня не было желания, поэтому повел свой отряд в обход сражавшихся, к холму. Там артиллеристы заряжали свои орудия. Не знаю, в кого они собирались стрелять. Обе армии так перемешались, что трудно разобрать, где свои, а где чужие. Нас артиллеристы заметили, когда мы были метрах в двадцати. Несколько человек, судя по одежде, были итальянцами, скорее всего, генуэзцами или миланцами. Наверное, командиры орудий. Из брони на них только шлемы и стеганки, а из оружия — ножи в ножнах на поясах. Может, где-то лежало и другое оружие, но воспользоваться им артиллеристы не успели. Я заколол троих, после чего остановился перед шестом, на котором развивалось знамя города Гента.
— Срубить шест и завалить все шатры! — приказал я своим бойцам.
После того, как они выполнили мой приказ, отдал второй:
— А теперь дружно наш старинный боевой клич!
— Монжуа! Сен-Дени! — заорали две сотни глоток.
Фламандцы из задних рядов, которые пока были не при деле, оглянулись, чтобы узнать, кто кричит. Вместо шатров и знамени они увидели французских конников. И сделали правильный, по их мнению, вывод.
— Измена! Нас окружили! — заорали фламандцы из задних рядов и начали разбегаться, огибая холм с двух сторон.
Заметили нас и французы.
— Монжуа! Сен-Дени! — заорали и они и надавили на врага с новой силой, потому что поняли, что победили.
Я оставил полсотни арбалетчиков охранять захваченные на холме трофеи, а с остальными погнался за разбегающимися врагами. Уже затрудняюсь сосчитать, сколько раз я это делал. Каждый раз меня переполнял такой же восторг, как и в первый. Скачи и руби. Одни бегут быстрее, другие медленнее, но никто не сопротивляется. Мне кажется, они не понимают, куда бегут. Подгоняемые инстинктом, ломятся напропалую. Лишь некоторые, услышав стук копыт или, что скорее, почуяв опасность, прикрывали голову руками, как будто это спасет. Я бил по этим рукам шестопером, отсекая пальцы, а затем проламывая шлем и череп. Может быть, этот человек был хорошим ткачом, отцом семейства, сердобольным христианином, но захотел получить больше того, что имел, не важно, что именно. Получить это можно, только отобрав у других, то есть, у таких, как я. На этот раз у них ничего не вышло. Мы пока сильнее.
