изведены в междуречье Волги и Дона отрядами ЧОН, но такова уж оказалась горькая планида табора, что он напоролся на одну из немногих уцелевших. Может, и правда надо было слушать старую усатую цыганку, а не нестись неведомо куда в погоне за неправедными, проклятыми прибытками…
И вновь Тане повезло. Она забилась под опрокинутую кибитку своей покровительницы, и так и сидела, ни жива, ни мертва, придавленная её трупом - пока не налетели со стороны Аксая конные ЧОНовцы и не порубали бандитов в капусту.
Девочку же, извлечённую из её убежища, командир отряда взял с собой. Они с женой недавно потеряли единственную дочку, и Таня показалась красному коннику похожей на его кровиночку. Обратный путь она совершила, сидя перед лукой седла своего нового отца – и вместе с пёстрыми тряпочками и медным грошовым браслетом, составляющим всё её имущество, везла с собой подарок цыганской ведьмы, драгоценную ивовую «искалку».
Дальше события развивались довольно обыкновенно… и печально. Четыре года Таня росла и горя не знала – ходила в школу, играла с подружками во дворе (они поселились в Саратове, где приёмный отец получил должность в местном управлении ГПУ), и не забывала изредка, втайне от всех, упражняться с «искалкой». Но в двадцать седьмом умерла от тифа приёмная мать; отец стал сильно пить, манкировал службой, пока не доигрался до трибунала, в результате которого ему отчётливо светили лет пять лагерей – правда, не по принятой недавно тяжкой пятьдесят восьмой статье, а по обвинению в халатности. Бывший лихой краском не стал дожидаться позора – снял со стены наградной, с именной серебряной табличкой командующего Второй Конной Городовикова «маузер», и….
Тринадцатилетнюю Таню за неимением близких (как, впрочем, и дальних) родственников, способных позаботиться о девочке, определили в детдом, где она и промыкалась полтора года, пока не угодила под циркуляр, разосланный доктором Гоппиусом по всем детприёмникам, сиротским приютам и детским домам Советского Союза.
- А дальше меня отвезли в Москву, в лабораторию, а потом и сюда. - закончила она рассказ. – Этот Гоппиус говорил же – так с каждым из нас было, значит, и сами всё знаете.
Она шмыгнула совершенно по-детски носом и вытерла набежавшую слезинку.
- И вообще, чего это всё я да я говорю? Давай ты теперь рассказывай!
Её палец обвиняюще уставился мне в грудь. Я совсем было собрался придумать что-нибудь, когда…
- Извините, что прерываю вашу беседу, но нам нужно познакомиться.
Я обернулся так стремительно, что едва не свалился со стула. В дверях стоял китаец – самый настоящий, в синей со шнурами, рубахе и штанах, маленькой, чёрного шёлка, расшитой шапочки и косицей на затылке.
- Ещё раз прошу извинить меня за невежливость. – гость поклонился, согнувшись в поясе и сложив ладони перед собой лодочкой. – Меня зовут Ван И, и я ваш новый учитель.
По-русски он говорил безупречно, хотя и с характерным акцентом.
- Не будете ли вы так любезны сесть в круг и приготовится внимательно слушать? Прежде, чем приступить к учёбе, мы с вами должны обсудить множество очень-очень важных вещей.
В классе повисла мёртвая тишина. Скосив взгляд, я увидел, как вытянулись физиономии у Марка и Татьяны.
…а что вы хотите? Я и сам офигел…»
Я нисколько не сомневался, что нас сейчас попросят повторить собственные истории – вроде той, что только что изложила нам Татьяна. Ну, всё, по порядку: жил, родился, какие способности проявились, как попал в поле зрения программы Гоппиуса, когда оказался в коммуне… Ничего подобного учителя Лао - шифу Ляо, так он попросил себя называть впредь - не интересовало вовсе. Он расспрашивал нас насчёт имён – детского или молочного, как нас звали в сопливой юности; школьного – прозвища, данные в школе; домашнего – как к нам обращались в кругу семьи. Интересовало его, какой цвет, какое растение предпочитает будущий ученик, в какое время суток чувствует себя лучше или хуже, а в какие испытывает разные эмоции – беспричинную тоску, веселье, меланхолию. И больше всего его интересовали сны – об этом предмете она расспрашивал долго и подробно, причём остальные должны были сидеть и молча внимать. Сидеть, кстати, предписывалось на полу, на особых циновках, которые мы сами сплели под его руководством из камыша – за ним пришлось идти всей гурьбой на озеро. Учитель Лао показал нам несколько поз, которые следовало принимать, сидя на циновках – отдельно когда слушаешь учителя, отдельно – когда отвечаешь на его вопросы и отдельно – для отдыха в перерывах между занятиями.
Сам учитель Ван Лао целиком соответствовал моим представлениям: невысокий, сухонький, с редкой седой бородёнкой, возраст он имел неопределённый – с одинаковым успехом ему могло быть и сорок пять, и семьдесят. Носил учитель Ван Лао обыкновенную для китайцев то ли пижаму, то ши рубаху с широкими штанами и тростниковые тапочки; голову покрывал шапочкой из чёрного шёлка, обильно расшитой иероглифами.
Кстати, по поводу обращения. Я достаточно освоил в той, прошлой жизни китайский; возможно, сказался как-то и «багаж» моего реципиента, чьё детство прошло на КВЖД, где он так же освоил этот непростой язык – правда, в-основном, маньчжурский его диалект. И мог уловить, в том числе, и отдельные нюансы, непонятные моим «одноклассникам», Например, почтительное обращение «шифу» означает не просто «учитель» - составляющие его иероглифы обозначали «наставник» и «отец». Многозначительная деталь, особенно, если знать, что обычного школьного учителя, педагога,в Китае именуют «лоаоши», не делая различий для учебных заведений или предметов преподавания…
Узнав, что я владею китайским (выходит, папки с моим личным делом, где имеется соответствующая пометка, он не видел?) учитель Лао обрадовался и с тех пор обращался ко мне только на этом языке, требуя от меня того же самого. Причём товарищам моим предлагалось сидеть и внимать, а то, что из сказанного они не понимали ни бельмеса, роли не играло совершенно.
А ещё – я рассказал учителю Лао о наших с Марком и девушками занятиях ушу. Услыхав об этом, он возбудился чрезвычайно, повёл нас на двор, где оборудована была спортивная площадка и попросил продемонстрировать наши успехи. После чего – категорически запретил занятия, пообещав продолжить их, но уже под его руководством – «не раньше, чем вы когда вы освоите первоначальные техники».
«Первоначальные техники» - это медитации, которым была посвящена почти половина наших занятий. Кроме них, следовало освоить ещё несколько техник и применять их самостоятельно – например, перед сном или во время
