-Вы надеетесь, что это кто-нибудь прочитает, там? - Антон кивнул наверх.
-Не сомневаюсь! Когда-нибудь я попаду под амнистию! Думаю, это дело решенное! И тогда... тогда я докажу, что полезен Спарте! Я еще вернусь в строй! Увидишь!
-Боюсь, что вряд ли я это увижу...
-Как ? Ах, да. Ты прав, Антон. Тебе этого не увидеть... Мда-с...
Антон пристально всмотрелся в записи, однако, многого разобрать не сумел, хоть написано было явно на кириллице. Бросались в глаза нелепые штампы "необходимо проработать вопрос о дальнейшем ужесточении режима", "довожу до сведения высокоуважаемой комиссии факты нарушения", "надлежит неустанно бороться и неукоснительно соблюдать" и прочее канцеляризмы.
Соломенцев проворно выдернул тетради из рук Антона, и тщательно спрятал сокровище в тряпье.
-Не хочу, чтобы это у меня изъяли. Наверху в курсе, дозволено самим Автоликоном, но тюремщики... Могут не разобраться. Конфисковать. Ведь в моем труде есть определенные вольности... А здесь всё, абсолютно все записи!
Штерна, Борисова и Горячева один-два раза в день уводили наверх. Решетки их камер открывались несколько раз на дню. Каждый раз, проходя в уборную мимо их камеры, Левченко замечал, что выглядят ребята все хуже и хуже. Землистые лица, одурманенный взгляд. С трудом они могли кивнуть Левченко, проходившему мимо. Наладить с ними контакт не представлялось возможным, надзиратели бдили за пленника слишком хорошо. Уборная полагалась заключенным не чаще двух раз в день- утром и вечером, причем вечерний поход в уборную предоставлялся лишь по просьбе заключенного. Считалось, что мыться дважды в день узникам не обязательно. Антон выпрашивал себе два посещения уборной в день, чтобы почаще видеть своих друзей, проходя мимо.
Лишь на второй день Левченко, наконец, осенило и он сделал то, что должен был предпринять еще в первый же вечер - обыскать уборную в поисках записки. Вполне возможно, что ребята оставили ему там послание, а он, дурак, не сообразил сразу обшарить все помещение! Левченко бросило в жар. Вечером он тщательно обыскал небольшую комнату, и внезапно похолодел - пальцы его нащупали под раковиной клочок ткани. С бьющимся, как заяц в капкане, сердцем, Антон присел на корточки и заглянул под умывальник. Так и есть, клочок грубой мешковины, засунутый под металлическую раковину. Он торопливо расправил клочок, боязливо озираясь на входную верь уборной, ожидая стука - охранники обычно оставались снаружи, развлекаясь дежурными разговорами; все равно ведь сбежать из уборной было нельзя...
Темными кривыми буквами на ткани было выведено: "Левченко, что с остальными ? Где Комбат?". Похоже, писали кровью. Антон обернулся, ища, чем бы наколоть палец, хоть места на мешковине не оставалось, равно как и времени. Десять минут, отведенные ему на посещение уборной, истекли. Надзиратель появился на пороге. Антон успел судорожно запихнуть клочок мешковины за пазуху и вышел в коридор. Как долго пролежал под раковиной этот клочок? Может, целые сутки?
Вечером, напрягая зрение и прячась от Соломенцева, которому он по-прежнему не доверял ни на йоту, Антон оторвал кусок грубой материи от штанины и наколов гвоздем палец, написал послание. Буквы выходили толстые, и слов на материи уместилось до обидного мало. "Мы подопытные. Тесты препаратов. К. наверху". На утро он отнес послание в уборную и спрятал под раковину. Вечером записка исчезла, и больше посланий не было...
В тот же день, вскоре после отбоя, случилось еще одно событие. Антон, уже лежавший на койке, внезапно услышал пение, раздававшееся со стороны камер, в которых сидели трое его товарищей. Странно и дико звучали слова этой старинной песни, которую он ни разу в жизни не слышал, но как ободряюще она зазвучала!
Трое избитых, ослабевших людей выводили все громче и громче строки революционной песни, которую уже, казалось бы, никто не помнил; они пели, и голоса их крепли. Сначала песню затянул один из ребят, кажется, Борисов, затем строчки подхватили остальные.
Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый
И в смертный бой вести готов.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем!
Слова знаменитой песни гулко раздавались под темными мрачными сводами арены, и понял вдруг Антон, что не могли они больше молчаливо сносить заточение, и не было песни правильнее и более подходящей моменту, более сплачивающей терпящих унижение людей.
Подбежавший к решетке Левченко вслушивался в песню и хотел петь с остальными, но, увы, не знал слов и ему оставалось лишь слушать. Люди пропели лишь две строфы, пока надзиратели не ворвались в камеры и принялись избивать пленников. Штерн, до которого они добрались чуть позже, одиноким, отчаянным баритоном начал выводить припев, но в этот момент охранники ворвались и в его камеру и песня окончательно захлебнулась.
-Интернационал и до них пели, хе-хе. - раздал полный сарказма голос с верхнего яруса. - Древняя песня, а вот поди ты, слова все знают. Ничего, пусть поют, пока могут.
В этот момент Левченко возненавидел сокамерника всей душой; удержавшись от слов, вертевшихся на языке, он бросился на свою койку и отчаянно зарыдал как ребенок, не сдерживаясь. Не плакал он с детства, и проявил бы характер и на этот раз, но ему хотелось заглушить доносившиеся из дальних камер звуки, где надзиратели, откормленные наглые детины, возомнившие себя спартанцами, избивали троих беззащитных людей.
Время в заточении тянулось медленно еще и из-за того, что Антон принужден был слушать бесконечные монологи сокамерника о Новой Спарте. В основном, бывший ученый рассказывал о порядках в Новой Спарте. Он действительно восхищался подземным комплексом, гордился, что принимал участие в его разработке и искренне считал, что его заточение в камере есть ни что иное, как испытание на лояльность, и вскоре его непременно выпустят.
Царь и эфор, выбранные на свои должности пожизненно, некогда были соответственно, директором института эпидемиологии и его заместителем.
Дарий являлся навархом Новой Спарты, или полководцем, главным надо всеми остальными воинами. На его плечах лежала охрана и безопасность комплекса, а так же ответственность за пополнение лабораторного комплекса биологическим материалом для исследований.
