СССР 2061 - СССР-2061

   - Ну вот же, вот!

   Здорово было б, если б он всегда был таким...

   Конечно, поначалу смотреть отцу в глаза было стыдно. Потом забылось, прошло.

   А следующей зимой всех нас отправили в Мурманск. Для нас тут построили специальный марсианский городок и сказали:

   - Обустраивайтесь, ребята. Теперь каждый год будем учиться здесь жить.

   И понеслось. Уколов делали столько, что невозможно было сидеть. А еще сюда привезли марсиан из Питера и Магнитогорска. Вот где было настоящее счастье - куча снега и сплошь зеленые лица, взрослые не в счет.

   А Тонька? Конечно, она упросилась ехать с нами. Только вот... в марсианском городке она смотрелась бледной и чужой и вечно мёрзла. Даже стало ее жаль. И как-то между делом я спросил у ее мамы:

   - Ёла-Пална! Ой, простите, Ольга Павловна... - Она лишь улыбнулась уголком рта. - А почему Тоня не марсианка?

   Наша любимая наставница окинула меня усталым взглядом.

   - Респиратор, Рома. Поправь сейчас же. Ну сколько можно тебе напоминать?

   К давнишней ссоре с отцом больше не возвращались. Разве что тот случай, когда во время ужина он вдруг отложил вилку, снял очки, посмотрел серьезно в затянутое изморозью окно и произнес, будто в оправданье:

   - Это было непростое решение, сынок.

   Хотя, может, это он так, о своем, о магнитной трассе?

   А хорошо всё-таки, что папу отпустили в Мурманск со мной. Потому что мама и в Москве гостила у нас редко - чаще летала в космос или проходила подготовку в звездном городке. А в Мурманск совсем не прилетела - у нее работа. Только однажды вырвалась на денек. Я тогда еще пошел выносить на улицу мусор и не надел поверх майки куртку. Мама на меня накричала и не пустила играться в снежки. А Ольга Павловна, наоборот, потом хвалила: "Молодчина, Рома. Процесс адаптации проходит хорошо".

   И помчались годы. Спецкурсы. Рейсы. Москва-Мурманск, Мурманск-Москва. Напоследок нас закидывали даже на Эверест.

   А к окончанию школы на территории ЦАМа выделили блок под общежитие. Мы всей гурьбой переехали туда и с головой погрузились в учебу. Натаскивали нас по ускоренной программе. Правильно, нечего просиживать штаны - на Марсе мы нужны. Но как бы складно нас не опекали, из зеркала изо дня в день глядела всё та же зеленая физиономия, будто не меня оно отражало, а зияющую пропасть между Тонькой и мной. Решение вызревало годами, и я, в конце концов, рискнул открыться Стасу:

   - Я остаюсь.

   Стас насупился, стянул с себя респиратор, хоть теперь это строжайше запрещалось, и сплюнул прямо на пол.

   - Это из-за Тоньки, да?!

   Было такое чувство, будто предаю друзей.

   - Не из-за Тоньки, - ответил я, стараясь говорить спокойно. - Просто за меня всё решили. Я так не хочу.

   - А как же первый контакт с марсианами? Как геологическая разведка и поиск самого нужного минерала? Как же...? - тут Стас запнулся и стал ритмично, с усердием пинать ножку стола. В его движениях читалось: "А как же я?"

   Вместо этого он выдавил:

   - И куда ты?

   - Пойду в полярники.

   - Ёле-Палне скажешь?

   - Пока не могу.

   Ёла-Пална ушла из жизни тихо и даже как-то буднично. После очередного Мурманска она долго болела, а в один из дней в аудиторию к нам зашла практикантка Леночка и сказала:

   - Ребята. Ольги Павловны с нами больше нет.

   Ёла-Пална... Ласковая, чуть грустная, активная и довольно молодая женщина. Наша неизменная няня, почти что мать.

   - Полетишь? - без обиняков спросил тогда Стас.

   Мы оба знали, что в тот момент я не смог бы ответить: "Нет".

   - Тоньку жалко.

   - Ага.

   А что еще скажешь? В один миг, как в Мурманске, она стала одинокая и чужая. Спустя несколько дней я застал ее собирающей вещи, раскиданные обыкновенно по всем комнатам ЦАМа.

   - Куда ты теперь? - спросил я, укрывшись наполовину за дверью.

   - Психологом стану. Как мама.

   Светку Колосову завернули перед самым стартом. Врачи сказали твердое нет. И такое случается...

   - Я всё-всё-всё бы на свете отдала, - шептала она Стасу, - лишь бы на Марс полететь.

   Стас понуро молчал, даже когда Светка сорвалась на крик:

   - Ну почему?! Почему ты улетаешь?

   А Тонька... Тонька не сказала мне таких слов. Она даже не знала, что в новый далекий дом я вёз с собой засохшую яблочную кочерыжку.

   В ракете я ерзал, места себе не находил, пока Стас не взвинтился:

   - Ты уж определился бы что ли - от себя убегаешь или летишь навстречу мечте.

   Не знаю, что в этот самый миг творилось в душе у него. Рваные мысли. Судьба это или собственный выбор? Не знаю. Я просто закрыл глаза и позволил ракете унести себя на красную планету.

   Все, кто приехал нас провожать, с волнением наблюдали огненный шлейф. Уточкин, большие шишки со звездами на погонах, Тонька, практикантка Леночка, уже пообещавшая остаться в ЦАМе, родители, друзья.

   - Они ж еще дети, - всплакнула Леночка. - Простые советские дети.

   - Марсианские дети, - поправил Уточкин, протер очки и водрузил их на переносицу. - Марсианский народ.

   Мёрзлый марсианский воздух царапал легкие. Я сладко поежился. Выполнил с десяток взмахов руками, попрыгал, разогреваясь. Вжикнув змейкой, щелкнул переключатель - комбинезон засветился изнутри. Давайте, сони, просыпайтесь - дышать хочу. Сине-зеленые водоросли, вживленные в организм, отозвались мурашками по коже, жадно впитывая световой поток. Сколько лет уживаемся и тренируемся мы с вами? И всё же маловато для Марса вас одних. Я проверил запасы кислорода в баллончике, аптечку, мобильную связь. Марс суров, и даже нам, "детям Марса", с ним шутить не стоит.

   На вездеходе домчишься к периметру магнитотрассы в сто раз быстрей - это ясно. Но даже когда градусник спускался за минус пятьдесят, я выбирал бег. Сначала разогревался у базы на вымощенной шестигранной плиткой площадке, чувствуя себя облюбовавшей алюминиевые соты пчелой. Затем трусцой по грунтовой дороге, утрамбованной погрузчиками вдоль и поперек. А дальше - размашистый бег по девственной глади Марса, прикасаясь ногами к истории длиной в миллиарды лет.

   Мимо промчался вездеход - Юркина бригада. Наш плелся где-то позади. У куполов копошились белокожие колонисты в громоздких скафандрах, отходящие от базы не дальше, чем малое дитя от материнской груди.

   Я перешел на размеренный бег, преодолевая за шаг метров по пять, будто в сапогах-скороходах переступая горы и моря.

   Иногда мне казалось, что удалось влюбиться в Марс. Достаточно во время бега застыть на мгновение и прикрыть глаза. Телом почувствовать полет. Еще чуточку - и порвутся гравитационные нити, и Марс отпустит...

   Я ускорил темп. Некогда мечтать. Нас ждет работа, монотонная, тяжелая. Нужная...

   К перерыву, не сговариваясь, съезжались к ближайшей климатической установке, забурившейся носом в грунт и выплавляющей спрятанную в недрах воду. Термоядерный агрегат работал на полную. Намучившись за день с укладкой сверхпроводящей стали в пока еще вечную мерзлоту, мы подтягивались ближе, раскладывали на раскаленных перилах сухой паек и грелись сами. Время от времени реактор напоминал о себе раскатистым вздохом, когда из его макушки вырывался пар и устремлялся греть пустоту. На мгновенье морозный воздух мог смениться зноем, чтобы тут же остыть и осыпать нас льдинками. Так и обвариться недолго. Но мы всё равно съезжались, кучковались, грелись.

   Следуя расписанию космических часов, здесь нас обычно заставало светлое пятно, солнечным зайчиком скользившее по равнине. В эти минуты даже невооруженным взглядом можно было различить в небе яркую точку - отражатель. Тоже, наверно, чья-то мечта. У нас даже шутка родилась: "Светит, но не греет. Что это? Правильно - орбитальное зеркало над Марсом". Говорят, недавно приладили к нему очередной блок. Теперь еще малая толика солнечных лучей будет посылаться на марсианскую поверхность.

   Шефство над нами взял Иван Петрович - старичок-биолог, ухитрившийся пробиться на Марс, несмотря на почтенный возраст. Без передыха он носился со своею апельсинового цвета мечтой. Высаженный им у куполов оранжевый лишайник отчаянно цеплялся за жизнь. На пригорках у базы искусственно подогреваемый инфракрасными лучами он продержится чуть дольше, но всё равно однажды, пусть раньше или позже, Иван Петрович, чуть не плача, будет причитать: "Ну что же ты, мой маленький. Что ж ты, мой малыш". И будет соскребать с окаменелостей буровато-грязный порошок, в который превратился некогда наполненный жизнью лишайник.

   А Тонькин яблочный огрызок где-то затерялся. Ерунда. Семечки от яблок каждый второй везет с собой на Марс. Несерьезные люди.

   Зимовали мы, как все, под куполами, а с уходом жестких холодов потихоньку расконсервировали строительную технику, полузасыпанную смерзшейся пылью, и расползались по своим участкам.