СССР 2061 - СССР-2061

   В небе сверкнула молния, донеслись раскаты грома. Над Элладой формировался магнитный купол. Он только-только рождался, а сотни поселенцев у базы, задрав головы, уже верили в него и искренне надеялись, что он сможет удержать атмосферу и сберечь тепло. И, словно подвластный импульсу ликования, я оттолкнулся обеими ногами и, поддерживаемый тысячей пылинок, взмыл навстречу новоявленному куполу, вслед за летучим камнем.

   Марс будет жить. И никаких теперь Соловецких Романов не хватит, чтоб остановить его освоение. Потому что сегодня - день, когда соприкоснувшись, исполнились многие мечты. Год за годом, шаг за шагом, мечта к мечте.

   На границе магнитного поля собирались облака. И скоро с них пойдет дождь, первый марсианский дождь. Однако, первого летающего марсианина заботило другое. Он плыл в воздухе, наслаждаясь полетом, неумело трепыхаясь, и с волнением, радостью и страхом глядя на понемногу удаляющуюся землю, отчаянно мечтая вернуться в свой марсианский дом. Впрочем, глубоко внутри он был счастлив и спокоен. Человек, наконец-то, нашедший марсианина в себе. Настоящего, взаправдашнего...

                                        19

Михалыч помер весной 61-го года. Вроде, особо не болел, и -- на тебе. Он, впрочем, давно жаловался на сердце. А еще, года за полтора до этого, говорит мне как-то: вот, мол, у меня в Светлом сестра живет, как помру, снесешь ей письмо, адрес на конверте. Я еще посмеялся тогда, дескать, меня еще переживешь. А вообще он сестру, как и прочих родных, никогда не упоминал ни до, ни после. То ли прощения просит в письме, то ли сам прощает, подумал я, но расспрашивать не решился -- дело серьезное. Он же мог сам пообщаться с легкостью, при современных-то средствах связи.

   Ну, да ладно: помер он внезапно, даже скорую вызвать не успели. Схоронили по старинке, как у нас принято, я сам тоже копал. И все вечера ждал, уж больно муторно было на душе. Пока что нельзя было расслабляться, социальщики понаехали: делали свое дело, вскрытие там, расспросы, заодно анализ взяли у всех. Нам особо не мешали.

   Закопали и побрели, молча так, к Прыщу -- он смылся с кладбища первый, поляну накрывать. Он жил в трапециевидной пристройке к теплотрассе, и у него можно было поместиться хоть вдесятером. Многие-то из наших, и я в том числе, жили прямо в теплотрассе, выпилив в ее деревянной боковине небольшие двери, на которые мы вешали старинные заржавленные замки. Места было мало, не разогнуться в полный рост, зато вытянуться горизонтально можно было без проблем, а главное -- замерзнуть не грозило.

   У Прыща быстренько разлили какое-то мутное пойло, и выпили. И начали вспоминать Михалыча. Хороший был человек, хотя и пил много. А вот, сколько лет ему было, никто не знал. Пожалуй, самый старожил был, из оставшихся. Вспоминаем, значит, даже посмеиваемся -- много веселых моментов было связано с покойным, и тут вдруг -- стук-стук. Несколько грубых мужских глоток гаркнуло: "Да!", и вошла наш социолог, или там социопсихолог, кто их разберет, Марина Евгеньевна. Я думал, они все уехали, ан нет. Стаканы прятать поздно. Впрочем, я сильно сомневаюсь, что социальщики не знают, у кого что есть, и кто, когда, и с кем пьет. И это при том, что у нас в стране крепкий алкоголь запрещен. Для нас у них послабление, хотя, конечно, весьма небольшое.

   Так вот, Марина Евгеньевна вошла и спросила:

   -- Поминаете?

   Мы загалдели: да, хороший мужик был, присаживайтесь, сто грамм? Она подсела, но пить, конечно, не стала. Прыщ сразу стал рассказывать одну из историй про Михалыча, а я задумался. Раньше, когда я перебрался на свалку - так по старинке назывался район мусороперерабатывающего комбината, она все время меня уговаривала вернуться к нормальной жизни. Водила по планетариям всяким, музеям и библиотекам, даже на космодром с ней летали. Я отшучивался и много философствовал. А потом, вдруг, замечаю, что она уже со мной почти не разговаривает, и даже почти и не смотрит. Может, думаю, обиделась. Я ж все давил, что дураки они все, и все их дела со вселенской точки зрения ничем не больше моих, и вообще, мы просто плесень, и скоро человечеству придет кирдык, и вообще, никакого смысла ни в чем нет.

   Она, наверное, почувствовала, что я на нее смотрю, и подняла взгляд на меня, а я, как раз, стакан ко рту подносил. Так и застыл. Стыдно. Когда-то, говорят, не стыдно было, а сейчас стыдно. И еще мне стыдно было, что я ее как будто ревную.

   Она и говорит, прямо так, и без тени улыбки:

   -- Денис, ты зачем пьешь?

   Кто-то из мужиков аж поперхнулся, а Прыщ закричал:

   -- Правильно-правильно, повлияйте на него, Марина Евгеньевна, нам самим мало, а тут еще и этот паразит стаканами хлещет!

   Ну, я тоже нашелся, говорю, мол, зубы болят, а спиртом полощешь -- легче становится.

   -- Лучше в стоматологию сходи, полчаса делов-то, -- сказала она и больше на меня не смотрела. Впрочем, она минут через пять поднялась и ушла. И я принял таки долгожданную дозу.

   На следующий день мы так удачно опохмелились, что в памяти от него почти ничего не осталось, а весь третий день я провалялся у себя в берлоге. Только Прыщ заглянул, притащил пожрать, звал на продолжение банкета, но я только махнул рукой. Голова раскалывалась, видеть никого не хотелось. У нас, в сущности, два состояния - пьяное веселье и стыд. У меня такие мысли с похмелья всегда -- трезвый, так сказать, взгляд на себя.

   Особенно тоскливо было, когда я ночью проснулся. И выспался, вроде, и голова прошла, но страшно до жути, и, если бы мне так сильно не хотелось делать движения, я бы пошел к кому-нибудь из наших.

   Но я все-таки уснул еще раз, до утра, и, пережив вязкие, незапоминающиеся кошмары, открыл глаза рано утром, после чего сказал себе:

   -- Хватит валяться!

   И, медленно и осторожно, наученный горьким опытом, встал. Перекусил старым, сморщенным хлебом, пахнущим плесенью. Вчера почти совсем не ел, потому хлеб показался очень вкусным, а вода -- сладковатой. Отыскал письмо Михалыча, вооружился водой от жажды, и, пошатываясь, отправился в путь.

   Светлый находился с другой стороны от города, потому надо было с тремя пересадками. До города я добрался на паровозе-мусоровозе, который догнал меня и остановился, ожидая, пока я сяду. Они так запрограммированы, к нам же пассажирский транспорт не ходит. От сортировочной я добрался до метро, откуда выбрался спустя полтора часа. И успел увидеть удаляющийся автобус. Следующий рейс -- через час. Ждать не хотелось, и я прикинул, что идти-то всего километров пять, а мне после долгого лежания даже останавливаться не хочется. И я рванул, бодренько так, аж сам себе подивился.

   Иду, значит, и уже какие-то зачатки гармонии в душе наметились, настроение подниматься стало, и тут, немного впереди на дорогу вышла девушка. Я замедлил ход, не хотелось никому в поле зрения попадать. Но она шла довольно медленно, так что мне казалось, что я почти что стою на месте. Тогда я решил ее обогнать. Прибавил шаг. Поравнялся. Повернула она голову, посмотрела на меня и убила, так сказать. Не то, чтоб сильно красивая, но такая -- живая какая-то. У меня состояние такое, уже не пьяный, но и не трезвый, а потому мне, наверное, почти любая на ее месте бы понравилась. Еще и весна на дворе. Сердце у меня застучало и я, наверное, покраснел. А потом, неожиданно для себя -- я с девушками очень стеснительный, когда трезвый -- сказал:

   -- Вам помочь?

   Было видно, что сумка, висящая на плече, довольно тяжела.

   -- Помогите, -- говорит.

   Я взял сумку и пошел с ней рядом, чуть отстав.

   -- Где вы учитесь? -- спросила она. По мне что, не видно, где я учусь? Я представил, какой от меня запах, вспомнив, как благоухал, например, Михалыч, выползая из конуры после недельного запоя. И отстал еще сильнее.

   -- Нигде, -- говорю громко. -- А вы где?

   Она что-то ответила, я не запомнил, потому что у меня состояние такое стало -- весеннее. А потом мы пришли и она забрала сумку, а я вдруг набрался смелости и спросил:

   -- Может. Мы с вами. Встретимся?

   Голос у меня предательски дрожал и ломался. Она улыбнулась, опуская глаза, и сказала:

   -- Вы всерьез думаете, что я соглашусь?

   Я осмелел и сказал:

   -- Я помоюсь. И побреюсь.

   Сам улыбаюсь, но когда она посмотрела на меня, у меня аж рот перекосило. Я вообще своим лицом в минуты волнения управлять не могу.

   -- Этого мало, -- говорит. - Вы сначала выберитесь со своего мусорозавода, или как там.

   И пошла. Я догнал ее у калитки и говорю:

   -- Я выберусь!

   Она посмотрела теперь серьезно:

   -- Вот и выбирайтесь. Года вам хватит, чтобы стать человеком?

   И тут я по-дурости согласился:

   -- Хорошо, через год на этом месте!