Денег у меня много. Я выгреб всю наличку, в том числе неприкосновенный запас, закопанный в углу конюшни. Жена и дети с голоду не умрут, потому что им постоянно привозят продукты из имений. Учебу сына я оплатил до лета. На все остальное пусть Ирина займет у папочки и вернет, когда в имениях соберут и продадут урожай. В придачу я составил завещание, согласно которому, в случае моего отсутствия более семи лет, все мое имущество будет разделено между детьми. К тому времени старший сын Луций и дочь Елена будут достаточно взрослыми. Ирине не достанется ничего. Пусть о ней заботится следующий муж, если найдет любителя рогов.
50
Только выйдя на веслах из порта Фессалоники и подняв паруса, я понял, насколько соскучился по морю. Свежий попутный норд-ост подгонял мое судно, получившее название «Хильда» в честь молодой жены. С помощью самодельного лага я определил скорость в одиннадцать узлов, которая по нынешним временам является фантастической. Легкая многовесельная галера может на короткое время и на спокойной воде разогнаться узлов до восьми-девяти, а мы идем так быстро в грузу. Три трюма набиты льняными тканями. Везем их в Египет. Захотелось мне пошляться по миру в роли купца, посмотреть, что и как в других частях Восточной Римской империи? Может быть, понравится где-нибудь, осяду там, куплю имение и начну новую жизнь. Население сейчас мало мобильное, так что вряд ли встречу кого-нибудь из «константинопольской» жизни, кто сумеет опознать меня. Переехал за несколько сот километров — считай, пропал без вести.
Рядом со мной на полуюте Хильда, Радомир и Бинди. Они первый раз в жизни вышли в море. После того, как берег исчез из вида, они смотрят на голубую воду, окружающую нас со всех сторон, со смесью страха и восторга. И матросы тоже. Привыкли на галерах перебегать от одной ночной стоянки до другой, держась, так сказать, рукой за берег. Идем по компасу, который для них в диковинку. Как и штурвал — довольно большое колесо со спицами, которое крутят два человека, стоя на главной палубе возле полуюта, между дверьми в мою каюту, которая по правому борту, и Радомира, которая по левому. Он теперь не только слуга, но и типа старшего помощника, правда, лишенного права вмешиваться в судовождение, в котором мне помогает навклир, как сейчас называют и судовладельцев, и капитанов, Евсевий — пожилой мужик с длинной и наполовину седой бородой, неразговорчивый и скорый на руку. Уже два матроса ходят со свежими фингалами, потому что недостаточно быстро выполняли его приказы. Он много лет служил на «круглых» судах, поэтому удивляется меньше остальных.
Что не мешает Евсевию поинтересоваться:
— На ночь подойдем к берегу и станем на якорь?
Сейчас плавание на «круглых» судах в этом регионе мало отличается от плавания на галерах, разве что первые не вытаскивают на берег.
— Нет, ляжем в дрейф в открытом море, — отвечаю я.
Евсевий пожимает плечами: хозяин — барин. Представляю, каким самодуром считает меня. И это я еще не сказал ему, что знаю Эгейское море лучше.
Здесь много островов, поэтому передвигались только в светлое время суток, пока не миновали Родос. Оттуда рванули напрямую в Александрию. Шли по компасу сутки напролет. Первые два дня дул все тот же норд-ост силой баллов пять, неспешно подгоняя марсильяну к африканскому берегу. Утром третьего стих почти до штиля, чтобы к ночи смениться на западный и разогнаться до штормового. Точно не могу сказать, но баллов семь было. В Северной Атлантике я бы по такой погоде продолжил плавание, а в Средиземном решил не рисковать, приказал опустить паруса и отдать плавучий якорь, который до этого был непонятной вещью для греческих морских волков из моего экипажа. Сделав это, большая часть их сразу слегла пластом.
Пошвыряло нас полтора суток, а потом шторм стих так же быстро, как и начался, сменившись умеренным северо-западным ветром. Предполагая, что нас сильно снесло на восток, я приказал взять правее, строго на юг. Ночью меня разбудили, потому что увидели немного левее курса огонь Александрийского маяка. Стали держать на него. На рассвете увидели маяк во всей красе. Он все еще цел и издали так же грандиозен и красив.
Мы встали на якорь возле входа в бухту. Судов там было мало. Наверное, только местные. Из Фессалоник, не говоря уже о Константинополе, придут не скоро. Там навигация только началась. Наверное, сейчас гребут по Эгейскому морю от острова к острову.
Александрия показалась мне такой же, как много лет назад, когда был здесь с Гаем Юлием Цезарем. Сразу вспомнил, как в Константинополе один из адвокатов, коротая время в ожидании клиентов, рассказал мне, что великого полководца и государственного деятеля убили не кинжалами, которые нельзя было пронести на заседание сената, а костяными и железными стилосами, которых там было вдосталь, потому что писцы записывали речи выступавших. Я еще удивился, когда впервые услышал известие о смерти Гая Юлия Цезаря, как это он выдержал двадцать три удара кинжалами?! На самого крепкого мужика хватает два-три. Зато уколы тонких заостренных палочек можно терпеть долго. Другое дело, что не хотелось бы.
На судно в сопровождении двух солдат приплыл на лодке таможенный чиновник, непозволительно худой для своей должности. Всегда опасаюсь тех, кому корм не в коня. Я представился купцом из Гадеса, который когда-то был частью Западной Римской империи, а теперь находился под властью готов. Это объясняло необычность моего судна. Вряд ли из тех краев сюда приплывали купцы, поэтому александрийцы запросто поверят, что там творится черт знает что, в том числе строят марсильяны. Таможенник предупредил, что должен получить пятидесятую долю (два процента) с проданного мной товара, что от покупателей будет точно знать цену, что в случае обмана отберут судно и продадут на торгах, чтобы компенсировать недоплату. Зная повадки купцов многих стран и народов, я сделал вид, что поверил ему и испугался. К тому же, мне самому было интересно, найдется ли покупатель на такое странное по нынешним меркам судно?
Едва он убыл, как ко мне подошли шесть матросов — почти четверть экипажа — и попросили расчет. Причиной назвали морскую болезнь и страх плавать со мной под одним флагом в штормовом море. Впрочем, флага у меня не было. Я не стал их задерживать. Раз уж списываются вдали от родного порта, значит, действительно испугались сильно. Отправились они на берег на следующее утро в одной лодке со мной и Радомиром, который держал на коленях мешок с образцами тканей, чтобы показать их местным купцам. Там списавшиеся радостно попрощались с нами и рванули в сторону ближней таверны, которые обычно выполняют еще и роль крюинговых агентств, помогая нанимать экипажи. Я решил наведаться туда на днях, чтобы пополнить свой. К тому времени списавшиеся уже понарасскажут страсти о работе на марсильяне, так что ко мне попросятся только крепкие телом и духом.
Александрийский рынок точно не изменился не только со времени моего прошлого визита, но и будущего. Я даже поискал лавку, в которой куплю саблю. Не нашел. Зато быстро договорился с пятью купцами о продаже им тканей. Других продавцов этого товара пока не было, поэтому забрали всё и цену дали хорошую.
После чего мы с Радомиром пошли туда, где продавали рабов. Я подумал, что можно разбавить ими вольных. Будут служить гребцами. Чтобы не сбежали, посажу их на цепь. Для этого имеются рымы на палубе.
Выбор был не богат. Я прошелся раз, другой. Остановился возле четырех крупных и крепких германцев, раздумывая, не опасно ли будет иметь их на судне? Из одежды на рабах были только рваные холщовые рубахи. Все в ножных кандалах. У двух на лицах красные следы от бича. Так, бьют, портя товарный вид, только очень строптивых.
— Купи нас, — обратился ко мне один из отхлестанных, самый рослый из них, на древнегерманском языке, приняв, наверное, за соплеменника. — Если отвезешь в Карфаген, получишь три цены. Клянусь Вотаном!
Вотан — это германский бог войны, который позже станет Одином. Если бы подобное обещание услышал от римлянина, решил бы, что меня хотят обуть, но этот, судя по тому, куда просит отвезти, вендел или, как их будут называть потомки, вандал, которые подобными словами не разбрасываются.
