С чем вы смешиваете свои краски? - Дмитрий Соловей

С полковника вся его расслабленность мигом слетела. Лист выдрал, покосившись, не увидел ли Алексей, и сунул сложенный вчетверо рисунок в карман. Укоризненно покачал головой, не комментируя. Уже дома попытался что-то спросить, но я ушёл в несознанку. Типа так рука легла, ничего больше не знаю, не ведаю.

— Шурик, как выставка прошла? — добрался до меня отец.

— Она всё ещё идёт, — просветил я. — Хрущёв приезжал смотреть.

— Да ты что? — опешил родитель. — И как он?

— Ругался.

— На тебя?

— Нет, на других художников. Меня похвалил, думаю, в члены Союза художников возьмут.

Маман эти слова ни о чём не говорили. Её больше интересовало, как там Хрущёв? Что говорил, что делал? Когда фотографии будут?

— Наверное завтра, — предположил я и добавил: — В газетах.

Отец хохотнул и отправился в кабинет. Я прикинул, чего больше хочу: перекусить или поспать? Выбрал последнее. Этот день закончился спокойно, никто не звонил, никто не приезжал.

«А наутро она проснулась знаменитой» — это про мою маман. Мы газет много выписывали, так вот «Известия» консьерж лично домой принёс, отобрав корреспонденцию у почтальона.

— Екатерина Фёдоровна, там про вас, — услышал я обрывок разговора из коридора.

Про меня тоже было написано, не на первой странице, а на предпоследней, зато прилагалось много фотографий. Естественно, была и краткая биография, с номером школы и именами родителей. Подозреваю, что этими сведениями корреспондентов снабдил дядя Вова. По этой причине отец превратился в «советского служащего», а мама стала «советской переводчицей». Ни слова про дипломата и про то, что на данный момент маман делопроизводитель в МИДе.

Пользуясь тем, что сегодня воскресенье, родители стали собираться на выставку. Я честно брыкался и не собирался туда идти, заверяя, что мне и предыдущего дня хватило. Но тут к уговорам подключились Романовы. Маман успела их оповестить о таком успехе (своём, естественно, я же её сын). Светочку переодели в летнее платье, в котором она позировала (поверх будет шубка), и мы собрались всей дружной компанией в Манеж.

Вот так и делается реклама. Посмотрел бы Хрущёв всё молча, сказал бы напоследок своё «говно» и никто бы не узнал. А после тех криков да обвинительных статей в газетах москвичи решили, что очень хотят это увидеть. Отец с трудом нашёл место для нашей «Победы», да и потом нам пришлось потолкаться, чтобы приобрести билеты.

Кстати, зря народ ломанулся смотреть. Первое, что меня удивило, это запертые первые два зала. Скульптур Эрнста Неизвестного в третьем зале тоже не было, зато мой триптих висел в гордом одиночестве на стене прямо напротив входа. И вокруг него толпа! Помещение маленькое, а народу набилось много.

Маман со словами: «Пропустите натурщицу!» быстро расчистила место для себя и сопровождения. Я толкаться не пошёл. К чему? Кричать: «Это я нарисовал, это я!» желания не было. Стоял, скучал, ожидая, пока маман насладится триумфом.

На самом деле больше всего восторга было вокруг Светы. Зрители обрадовались. Долго не отпускали мою одноклассницу, задавая вопросы про всё на свете. Как позировала, как она учится, как я учусь, что ещё делаем интересного в школе и так далее. Почему-то у Светы спрашивали, где другие картины авторов, которых линчуют в газетах. А ей откуда знать? Она и не видела ничего. Еле дождался, пока моим это всё надоест и мы вернёмся домой.

У подъезда стоял знакомый рафик и «мой» автомобиль. Заметивший нас Алексей выбрался из-за руля и поспешил навстречу.

— Саша, нужны все твои эскизы, этюды, наброски к триптиху. Их тоже выставляем в Манеже, — сообщил он. — У тебя дома или на даче?

— Почти всё здесь, — припомнил я. — Триптих же долго дорабатывался.

— Давай посмотрим, что взять для экспозиции.

Получилось прилично. Сам не ожидал, что мной было проделано столько подготовительной работы. Одних рисунков скелетов полтора десятка. Шесть приличных этюдов песчаного пляжа с «летающими» тенями. Между прочим, они неплохо смотрелись как самостоятельные картины. Песок солнечный, тени выразительные. Невольно мне вспомнились работы студийцев Белютина. Не тех, кто в Манеже (там-то ещё самые приличные были), а которые я видел в Доме учителя.

Теорию живописи никто из них не изучал. О понятии теплохолодности если и слышали, то не использовали. Первое правило живописца — когда пишешь тёплый свет, сделай тень холодной, и наоборот. В далёкие мои студенческие годы прошлой жизни приходилось рисовать откровенную подделку. Зададут нам, к примеру, домашнее задание — натюрморт при дневном и электрическом освещении. А где тот дневной свет зимой взять, когда домой возвращались после пяти-шести пар (особенности учёбы художественных заведений)?

И ничего, нормально домашние задания получались. Первым писался натюрморт как есть, при электрической лампе накаливания. Второй вариант такой же, но включая мозги и меняя местами тёплые и холодные цвета. На одном знании теории живописи прокатывало. Пусть не отлично, зато без неудов.

Мои летние этюды в этом плане выглядели, как наглядное пособие по живописи. Алексей их сразу прибрал. Затем отложили наброски натурщиков, все портретные этюды к триптиху и рисунки скелетов. Приличная кучка получилась.

— Я еду с вами их расставлять, — заявил категорично.

Рафик в этот день был заполнен простыми деревянными багетами для рамок, без покраски, несильно ошкуренные. Там же стоял ящик с инструментами, лежали какие-то рейки, картонки, банки с клеем и белилами.

Манеж ещё работал, зрители посещали выставку, и нам выделили место в подсобке. Облагораживать и доводить до ума мои работы пришлось до позднего вечера. После всё это вывешивалось в третьем зале. Рамки так и оставили некрашеными. Не было ни времени, ни желания этим заниматься.

Триптих обрёл законченный вид. Я немного повозмущался из-за стенда с фотографиями, где сижу на крыше веранды и рисую. Но Алексей был непреклонен. Ему сказали, выставить фото, вот он и выставил. Осталось пережить всю эту славу в школе, но мне не привыкать.