Но вместо этого запреты, запреты и запреты. А запретный плод всегда сладок!
— Это частное. Ты не видишь за забором леса.
— Поясни.
Я тянусь за стаканом. В голове уже зашумело, вторая стадия опьянения. Молодой организм не привык пить так, как оставшийся в том мире. Всему требуется привычка.
— Ваши проблемы в том, что вы получили все по праву рождения. То есть стабильную социальную систему, бесплатное образование и медицину. Вам не надо бороться ежедневно и ежечасно за свои элементарные права.
— А они у нас есть? — всколыхнулся кто-то на «камчатке»
— Здрасьте, тебя часто бьет ни за что милиция? Постоянно останавливают с проверкой документов! К тебе врываются домой коллекторы?
Патлатый паренек вскидывает брови:
— Это еще кто?
«Блин, сейчас наговорю на два срока!»
— Так в литературе иногда называют быков, что выбивают долги ростовщикам.
— Ага. Понял. Вольный перевод с инглиша, что ли. Но красиво звучит! Как канализация.
— Ну да, красиво, — стараюсь не обращать внимания не ехидство в его голосе. — Только вот тебе не пришлось жить в такой обстановке, когда не знаешь, что будет завтра. Насколько поднимутся цены, не выгонят ли тебя с работы? И будут ли у тебя деньги заплатить за съемное жилье? И на что купить лекарства болеющим детям? Или тебя застрелят случайно на улице в бандитской разборке.
— Ты прям как наши пропагандисты чешешь.
— При чем здесь это, Костик? Если это существует в мире! Ты идешь к местному ростовщику, униженно просишь у него перехватить денег. Под дичайшие проценты. Но у тебя нет иного выхода. Завтра ты банкрот и на дне жизни, — хрен знает, или я говорил так убедительно, или что-то такое звенело в моем голосе, что все внимательно прислушались. Еще бы, это же взаправдашняя история, но из того будущего. — И ты просрочил и уже должен в несколько раз больше. И денег у тебя нет. Потому что твой директор завода прокручивает в банках финансы, предназначенные для зарплаты тебе и другим работягам. Затем к тебе домой приходят крепкие ребятишки из такого агентства по выколачиванию долгов и угрожают уже всей твоей семье. И ты знаешь, что это не пустые угрозы!
— А как же закон, полиция?
— А у них договор, все честно. Слова же к делу не подошьешь. Да и заплачено начальнику полицейского участка заранее. Ростовщики этим и живут.
— Мрачно ты, Серый, как-то рассказываешь, но убедительно.
Патлатый вскидывается:
— Да гонит он! Начитался старой литературы типа Диккенса. На Западе давно уже не так.
— Чем сам докажешь? Капитализм, по сути, никогда не меняется. И вы все забываете, что пролетарии западных стран выбивали существующие ныне льготы и прочие социальные права в постоянной борьбе. Или ты считаешь, что все эти демонстрации, забастовки просто так проходят, по негласной традиции для удовольствия сторон? Парни, а вы вообще помните, откуда появилось празднование первого мая?
— Расстреляли какую-то демонстрацию рабочих.
«Все-таки что-то в их головы вбивают!»
— Вот-вот! Это было в Чикаго еще сто лет назад. И Марат, скажи мне, пожалуйста, откуда взялся твой внешний образ?
Патлатый чует некий подвох, но все смотрят на него. Он обычно инициатор подобных дискуссий. Диссида недоделанная. Один из предков бестолковых навальнят. Ничего не знают, в глазах огонь, в душе никчемная пустота. Революционеры мамкины!
— Отчасти хиппи. Так вся прогрессивная молодежь на Западе выглядит. Это протест против системы и Вьетнамской войны!
— Ну, во-первых, вся молодежь уже выглядит как я, — в комнате засмеялись, — во-вторых, хиппи на поверку оказались заурядными наркоманами. Весь их протест вышел впустую.
— Но войну же они остановили!
— Войну остановили наши ракетчики и летчики. Сотни сбитых самолетов и тысячи дохлых джи-ай в джунглях. Хотя и протесты сыграли свою роль. Тут отчасти соглашусь. Но не они были главными аргументами.
Меня внимательно слушают, больно уж необычно я обосновываю свои доводы.
— Ты откуда такого и понабрался?
Вопрос с подвохом. В обычной советской прессе так этот пункт никогда не трактовался. Мы миролюбивая страна и посылаем на помощь лишь гражданские грузы. Вместо внятной и толковой информации общество питалось слухами, да и верило им с каждым годом все больше.
— Да у нас на заставе были журналы, предназначенные офицерам.
Народ закивал. Все в принципе знали, что некоторым категориям советских граждан рассказывали больше, чем остальным. Еще один жирный минус властям в области пропаганды.
— Серый, не боишься за разглашение проблем получить?
Костик тоже служил не в простой части.
— Так я же ничего конкретного не сказал. На уровне слухов. Вам такое на любой лекции в политпросвещении расскажут.
— Все равно допрыгаешься.
«Интересно. Против советской власти другие, а отвечать мне?»
— Ссыте идти супротив общей линии? Вот в том-то и дело. Если рабочие люди на Западе привыкли выгрызать себе новые права с помощью борьбы, то вы это делать не умеете и не хотите. Вы все получили по праву рождения. Вы не научились отстаивать собственные убеждения и бороться за них. А как это было в старопрежние времена, помнят лишь ваши дедушки и бабушки. Много вы их об этом спрашиваете? Ну ладно вы, а вот мы историки? Мы хотим вести настоящую летопись нашего пошлого, или так и будем изучать историю по архивам?
Я торможу, понимая, что наговорил лишнего. Но народ задумался. В подобном контексте их не учили, хотя события Революции и Гражданской еще не кажутся такими далекими. И «комиссары в пыльных шлемах» не пустые слова. Пока. Мне же горько и обидно. Это же наши поколения просрали страну в Перестройку, активно приняв идеологию перерожденцев. За что потом долго и кроваво расплачивались. Это мы ничего не сделали в девяностые и нулевые, потому что не могли, не умели. И не передали следующим, кто попытался пусть неумело и не против тех протестовать. В итоге замкнутый круг и конец всего сущего.
Дальнейшее я помню плохо, очнулся уже на улице. Свежий воздух меня малость отрезвил, но я так и не вспомнил, почему завернул налево и пошел через кварталы деревяшек. В голове было муторно, меня тошнило, похоже, что намешал в конце всякого. Чем и чреваты студенческие посиделки. Пьешь обычно все, что имеется, и еще без хорошей закуси. Меня подловили на пересечении Розочки и Суфтинки. От столба отделились две фигуры. Эту сволочь долговязую я сразу вспомнил.
— О,
