Снова наступила пауза. Воевода и боярин смотрели друг на друга. Потом Блуд принял решение.
– Да, – сказал он, вставая с лавки. – Уж не знаю, из будущего ты пришел или из прошлого, или еще откуда, но голова у тебя неплохая. И язык работает хорошо, словно ты в Византии обучался. Слышал я, есть такая наука, риторика называется. Берут вот таких, как ты, и учат много лет. А потом такие, как ты, становятся ужасными говорунами.
– И им вырывают языки, – вставил Свенельд.
– Язык ему пока рано вырывать, – миролюбиво ответил Блуд. – Может быть, потом. А сейчас вот что: в столовой горнице угощение готово. Мы с воеводой собирались повечерять, а тебя обратно в клеть отправить. Ну, да уж ладно: решил я, что надо нам с тобой познакомиться поближе. Ты к нашему делу подходишь, как я вижу. Только вопросов у тебя слишком много, ничего ты в жизни не понимаешь.
* * *
Стол у боярина Блуда был накрыт богато. Только здесь, после нескольких недель пребывания на Руси десятого века, я увидел наконец то, что всегда ассоциируется у современного человека с древнерусской стариной – обильные рыбные закуски, аппетитные соленые грибы в мисочке, маленькие крепкие огурчики, покрытые пупырышками, моченый горох и квашеная капуста.
То, что я видел до этого в войске князя Вольдемара или в доме диакона Феодора, очень мало напоминало наши представления о древнерусской еде: овсяная или пшенная каша, плохо приготовленное мясо либо вареные овощи почти без соли, которая была очень дорога…
Здесь же длинный деревянный стол был уставлен глиняными блюдами или мисками, в каждой из которых находилось что-то вкусное.
– Садись, – предложил мне боярин, указав на лавку по другую сторону стола.
Неудобств было два: полное отсутствие вилок, но к этому я уже успел привыкнуть, а кроме того, отсутствие водки. Не такой уж я любитель водки, но закуски на столе были такого сорта, что вызывали мгновенную ассоциацию именно с этим напитком.
Стояло в кувшине пиво: очень темное, без пены, кисловатое. Этот напиток здесь так назывался, но в моем времени никто не назвал бы это пивом. В другом кувшине было вино – густое, терпкое и даже довольно крепкое. Как я узнал потом, его привозили в Киев хазары, делавшие его в своих виноградниках далеко на юге.
Впрочем, больше всего меня в ту минуту волновало ожидание предстоящего разговора. Теперь я уже понял, что первое впечатление меня не обмануло: боярин Блуд действительно оказался тем самым человеком, которого я до тех пор тщетно надеялся встретить. Причина его интереса ко мне была мне еще неясна, но мой встречный интерес к этому человеку оправдался – только он мог действительно объяснить мне события, свидетелем и участником которых я стал.
– Когда я был маленьким… – начал говорить Блуд, и я тотчас же невольно улыбнулся. Слова показались мне странными. Трудно было представить себе маленьким мальчиком хитрого и беспринципного человека, сидевшего передо мной. Конечно, когда-то и Блуд был мальчуганом, но слишком уж велика оказалась дистанция, которую он прошел за свою жизнь…
– Когда я был маленьким, никто в Киеве и не слышал о христианах, – сказал боярин. – Известно было, что в Византии люди поклоняются своему богу – какому-то Христу, и строят для него большие храмы. Мы знали об этом, потому что из Византии приезжали купцы, да и мы сами не раз ходили походами в южные земли. Князь Олег даже подступил с войском к стенам самого Константинополя и вернулся оттуда с большой добычей. Но христианская вера никого в Киеве не интересовала. Какая разница, какому богу там поклоняются? У каждого народа свои боги.
Так было до недавнего времени. Первые христиане появились в Киеве в княжение Ольги, которая ездила в южные земли и в византийском городе Корсунь на берегу Черного моря приняла крещение – стала христианкой. За ней потянулись ближайшие люди из ее окружения – в первую очередь дружинники.
Блуд не рассказывал связно, но он был готов отвечать на мои вопросы. Некоторые из них заставляли боярина удивляться моей неосведомленности, и он с недоумением качал головой, но зато другие, напротив, приводили его в изумление тем, какие подробности я знаю.
Правда, знал я немного, лихорадочно выискивая в памяти то, что читал когда-то по древней истории.
Поначалу принятие христианства некоторыми киевлянами воспринималось как новая увлекательная игра. Всем казалось, что в происходящем нет ничего особенного. Считалось, что бог византийцев – это просто еще один из богов, вроде русских или славяно-финских богов. Просто еще один бог, которого не худо присоединить к пантеону и на всякий случай приносить жертвы и ему. Отчего бы и нет?
Византия как раз входила в моду среди киевлян. Это была мощная держава, а столица ее Константинополь был огромным городом, застроенным каменными домами и великолепными храмами. Оттуда везли предметы роскоши и всякие удивительные вещи.
Одной из таких диковинок стало и поклонение некоему Христу.
Однако довольно скоро выяснилось, что Христос – этот греческий бог, совсем не похож на всяких там велесов, мокошей и чернобогов. Он оказался Бог-ревнитель, не желающий соседствовать с иными богами. Для Него, Господа Христа, иных богов не существовало, они были просто идолами, наваждениями бесовской силы.
И стало нужно выбирать одно из двух: либо поклоняться одному лишь чужому греческому Христу, и только ему, прокляв богов своих отцов и дедов, заветы родины, заветы седой старины, овеянные славой, победами, либо оставаться в прежней вере.
Не всякий человек способен сделать такой сложный выбор.
Проблема первых киевских христиан заключалась еще и в том, что ничего не было переведено на славянский язык. Русы к тому времени свой собственный язык почти забыли и тоже говорили по-славянски, как большинство населения в полянских, древлянских и кривичских землях. А Библия была на греческом, и богослужения в христианских церквах тоже велись по-гречески. Все это дополнительно делало христиан в глазах остального населения явными агентами Византии…
Для тех, кто принял веру в Христа и не пожелал отступиться, настали тяжелые времена. Княгиня Ольга умерла, а ставший князем ее сын Святослав на дух не переносил христианство. Он с детства хранил заветы старины и считал, что только боги отцов надежны и заслуживают поклонения.
Когда Блуд говорил об этом, я заметил, что глаза его заблестели. Он говорил о Святославе с явным восхищением. Что ж, всякая твердость убеждений заслуживает уважения, а Блуд ведь знал этого твердого человека лично.
– Он был великим воином! – воскликнул боярин, успевший уже раскраснеться от выпитого вина. – Святослав думал только о войне, он посвятил себя войне. Из всех походов он возвращался с богатой добычей.
