Люди, собравшиеся во дворе, были типичными военными. Какое они имеют отношение к Гавриле Васильевичу, пока было непонятно. Никаких разговоров на эту тему не велось.
Прислуживала за столом белолицая женщина с приятными чертами лица, но грубо размалеванная, по моде своего времени, примитивной косметикой. Вела она себя по обычаю степенно, двигалась, как говорится, «павой» и опознал я в ней участницу пьяного застолья только по визгливому голосу.
Мы с Кузьмой, не спеша, ели и пили, не вмешиваясь в общий разговор. За столом же говорили о появившемся в уезде волке-оборотне. Судя по всему это был обычный миф, основанный на непроверенных слухах и народных суевериях. Никакого ущерба от волка пока никому не было.
— Как поживает воевода? — нарушая общий разговор, льстиво спросил Минина Гаврила Васильевич. — Здоров ли наш батюшка?
— Ране здрав был, а ныне не ведаю, — кратко ответил Кузьма. — А скажи-ка нам господин, сам-то ты кто таков будешь?
— Московский дворянин Гаврила Захарьин! — гордо ответил толстяк.
— Не слыхал я про таких дворян, — задумчиво сказал Кузьма.
— Как так не слыхал, — возмутился Гаврила Васильевич, — мы вписаны в четвертую родовую книгу дворян Московских.
— А грамота у тебя на дворянство есть?
— Нет у меня никакой грамоты, — растеряно ответил Захарьин. — Какая такая грамота! Меня и так все знают!
— Значит, нет, говоришь, грамоты? — громко сказал Кузьма. — Вот я и вижу, что грамоты нет, а есть тут беглый крестьянин Гаврюшка Захаркин сын!
Разговоры за столом смолкли, и все присутствующие во все глаза уставились на Кузьму.
Гаврила Васильевич от возмущения покрылся испариной и пошел пятнами.
— И по приметам как раз ты и есть тот самый беглый Гаврюшка, — продолжил нижегородец.
От такой виртуозной наглости остолбенели не только гости, но и я.
Противостоять вдвоем двум десяткам вооруженных людей, обвиняя дворянина в том, что он беглый крепостной, это дорогого стоило.
Один из гостей, скорее всего, командир отряда, человек, одетый богаче, чем остальные, крякнул, привстал со своего места и собрался что-то сказать, но Минин сделал ему знак молчать, и тот послушно сел. Сам же будущий народный спаситель продолжил, пугая пронзительным взглядом бражников:
— А кто крамолу будет сеять да воровство учинять, — тут он повысил голос, — и нас ослушается, тому совершить ломание ребер раскаленными железными клещами.
— Но я же, — попробовал перебить его хозяин, но Кузьма, не слушая, продолжил:
— А так же произвести ломанье пяток, вколачивание деревянных гвоздей под пятки, вырезание мяса из-под ногтей, прижигание раскаленным железом или растравление солью ран, причиненных кнутом, выливание капля по капле холодной воды на обритую голову!
Слушая грозную речь Минина, ратники совсем поскучнели.
— Мы не воры какие, а люди служивые, — сказал, оглядывая своих товарищей, сидящий рядом со мной богатый ратник. — Крамолы и татьства на нас нет. Мы государю верные слуги. Здесь мы не по своей охоте, а по случаю, и по воровству не лихие люди.
Гаврила Васильевич, поняв, что заступаться за него ратные гости не намерены, как говорится, «возопил» гласом вопиющего в пустыне:
— Да что же такое деется! Люди добрые, какой же я беглый холоп! Меня языки оговорили! Государь-батюшка, не слушай ты лихих наветов!
— Седлать коней! — приказал старший ратник, открещиваясь от крамольного хозяина.
Гости не заставили себя ждать и дружно покинули хлебосольный стол.
Нас осталось пятеро: мы, хозяин, Ермола и накрашенная женщина. Ермола, ничего не понимая в происходящем, удивленно наблюдал, как ратники спешно седлают коней.
— Чего это они? — спросил он хозяина.
— Ермолушка, ты ж меня знаешь, скажи господам дьякам, кто я!
— Знамо кто, благодетель!
— А еще кто?
Ермола надолго задумался.
— Благодетель! — твердо повторил он.
— Ты скажи дьякам-то, что я дворянин!
— Какому дьяку? Тому, — он указал на Кузьму, — или который поп?
— Какой поп? — удивился Захарьин.
— А тот, что убег, — спокойно ответил Ермола и показал на меня пальцем.
— Поп? — растерянно проговорил Гаврила Васильевич, вглядываясь мне в лицо. — Какой такой поп?
— А который меня по голове саданул, — равнодушно ответил Ермола.
Наступила долгая пауза.
На Захарьина было жалко смотреть. Он явно не знал, что лучше, попасть к вымогателям дьякам или мстительному священнику, переодевшемуся в кольчугу.
— Я сейчас людей кликну, — тихим голосом пообещал он, наблюдая, как его недавние гости выезжают со двора, — посмотрим тогда, какие вы воеводские дьяки!
— Людей сейчас здесь будет много, — пообещал я, — только свистни!
Однако Гаврила Васильевич уже начал оправляться от шока и наглел на глазах.
— Устиньюшка, милая, пойди-ка, позови дворовых! — попросил он подругу.
Крашеная сударушка, забыв о своей недавней лебединой стати, вдруг завизжала пронзительным голосом и с криком «убивают» побежала к дому. Последние ратники пришпорили лошадей, чтобы скорее выехать со двора.
Наступила пауза в отношениях, которую каждая из сторон истолковала по-своему. Мы с Кузьмой незаметно переглянулись и остались спокойно сидеть на своих местах. На пронзительный крик Устиньи из дома и служб набежало до полутора десятка человек обоего пола. Захарьин совсем осмелел и испепелял нас взором.
— И кто тебе, Гаврюшка, велел разбой над боярыней Морозовой и ее детками учинить? — грозно спросил я. — Сам сейчас или под пыткой признаешься?
— Вязать их! — тонким голосом крикнул Захарьин, указывая на нас пальцем.
Дворовые ошарашено мялись, ничего не понимая.
— Ермола, вяжи их, негодяев!
— Это можно, — спокойно согласился верный раб и начал подниматься во весь свой внушительный рост.
— Ты лучше сиди на месте, — посоветовал я ему и для убедительности вытащил из ножен саблю.
Ермолка задумался, потом покладисто согласился:
— Можно и посидеть.
Самоуверенность Захарьина опять пошла на убыль, теперь он совсем не знал, что делать дальше. Подчиняться его приказам никто не спешил, а обнаженная сабля говорила сама за себя.
— Эй, малец, — обратился я к подростку, прибежавшему вместе со всей дворней, — ты свистеть умеешь?
— Ага, — ответил он.
— А ну, свистни.
Парнишка засунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Тут же послышался топот копыт, и во двор въехала наша конница.
— Еще свистни, — попросил я.
Отрок восхищенно покрутил головой и снова свистнул. На задах усадьбы послышался шум, и пехота во всем блеске предстала перед потрясенными зрителями.
