Я пригласил этого Фрэнка вежливо — так же, как он со мной начинал говорить в Севилье:
— Присядьте, Бойс, сидя все-таки легче советоваться со своей совестью, если у вас имеется эта штука. Вы что за два года разучились по-русски говорить? Или хотите на себе испытать те штуки, которые испытывали на мне? Подумайте хорошенько, ведь времени у нас всех не хватает, и у вас, и у меня, я предлагаю вам сэкономить это время и начать говорить. Кто вы и откуда сюда прибыли, мне известно — не так ли?
— Так, — прогудел Фрэнк.
— Поэтому я с вами хочу поговорить коротко и ясно. Первый вопрос, где сейчас Борман? Я знаю, что Моля ваши цэрэушники пристрелили как собаку.
— Откуда вы знаете, что Моль погиб?
— Из бразильских газет, там и фотографии есть все — честь по чести, а главное — по заслугам! Не так ли, Фрэнк?
— Борман удрал на Тайвань, а меня бросил здесь, свинья!
— А вы как думали, Бойс? Вы ему нужны, как использованная половая тряпка и не более, а сколько вы из-за этого бандита людей угробили? Для меня главное то, что вы вспомнили русский язык, а это немало лично для вас, Фрэнк. Второй вопрос: где находится янтарная комната? Вы ее упаковывали вместе с Тедом Юскасом и под вашим руководством ее увозили?
— Откуда вам известно, что я в этом участвовал?
— В данном случае вопросы буду задавать я, а вы постарайтесь поподробнее отве¬ чать.
— Борман нас после отгрузки всех отстранил и поручил 6-му отряду; скорее всего, она, янтарная комната, в США у Рокфеллеров.
— Почему вы не сказали, что у Дюпона? Вы же знаете, что у Бормана ее купил Дюпон.
— Нет, они в цене не сошлись, а Рокфеллер перехватил и янтарную комнату и самые лучшие картины.
— Молодец Рокфеллер, сказал я, хоть в этом надул Дюпона. Третий вопрос: за что вы расстреляли 20 человек военнопленных советских солдат после разборки, упаковки и отгрузки янтарной комнаты? Это в знак благодарности или еще что, я теря¬ юсь в догадках, вы же не фашист, а еврей.
— Я выполнял команду Бормана.
— Борман фашист, а вы еврей, фашисты же уничтожали евреев, как же вы им служили? У вас что, совсем нет ни совести, ни человеческих принципов?
— Борман тоже еврей. На войне, как на войне, — договорил Фрэнк Бойс.
— Четвертый вопрос: вам никогда не было жалко живых людей, в том числе евреев, с которых вы стаскивали золотые коронки, зачастую вместе с зубами?
— Я выполнял приказ.
— Пятый вопрос:
— Я больше говорить не буду, — заревел Бойс. Упал на пол и начал колотиться, имитируя эпилепсию.
— Встаньте, Фрэнк, будьте до конца солдатом.
— Я не солдат, а полковник, — едва поднялся на ноги Бойс. — Ответьте мне на один вопрос, на один, — попросил сквозь рыдания Бойс, — кто вы по званию, по манере допроса я определил, что вы — Белый.
Я ему ответил:
— Генерал-полковник советской контрразведки, дважды Герой Советского Союза, вы ответом удовлетворены?
— Да.
— Вы мне ответите на последний вопрос или в другом кабинете будете отвечать, откуда без ответа не уходят?
— Да, отвечу.
— Кто с китайской стороны присутствовал с вами на переговорах, кроме Линь Бяо? Он был один? Он дал вам слово, что спровоцирует войну между СССР и КНР?
— Да, дал!
— Спасибо, — сказал я. — Вы свободны.
— Совсем?! — воскликнул Бойс.
— Нет, — сказал я, — до суда. Уведите.
Следующим пришел, лучше бы его не видеть, один из ярых власовцев, капитан Смирнов Владимир Александрович, который последние годы сопровождал и охранял фашистов — мародеров типа Бормана. И в этот раз приехал с ним сюда, но не успел удрать, как это произошло однажды в Гватемале с тем же Борманом.
— О! Какая приятная встреча! Вы ли это, Владимир Александрович? Сколько лет, сколько зим?
— Вы обознались, — пробормотал Смирнов.
— Да? Вам кажется, я способен обознаться? Владимир Александрович, вам сделать, как бывшему соотечественнику, что-то приятное? Не стесняйтесь, говорите. Я сейчас вызову к вам на свидание вашего сына Александра Владимировича Рябухина — он взял фамилию жены.
Он окончил политехнический институт, работает конструктором, отличный парень. Позвать его? Леночка, дочка ваша, заканчивает педагогический. Как видите, советская власть, которую вы предали и продали, щедра и детям за родителей-выродков не мстит.
— Не надо, не на… — Смирнов свалился со стула, и спасти его врачи не смогли — инфаркт.
Следующим завели совершенно незнакомого человека, эстонца по национальности, по-русски он говорил плохо, с сильным акцентом, но откровенно.
— Назовите вашу настоящую фамилию и имя.
— Янк Адамкус, — произнес он.
— Что вы здесь делаете, с кем приехали?
— Я приехал сюда давно из ЮАР, хотел устроиться на работу, болтался три месяца, и вот, только… взяли.
— А почему вы не поехали на родину? — спросил я Адамкуса.! — А что я там буду делать, детей позорить? Ведь там узнают, что я был полицаем, по головке не погладят. Лучше я добровольно буду отрабатывать, большого вреда я не сделал, хотел повеситься, да не смог.
— А почему вы из ЮАР уехали?
— Не уехал, а сбежал! Сколько можно батрачить на тех же фашистов? — вопросом ответил Адамкус.
— Хорошо, что вы хоть сейчас это поняли, ибо некоторые до сих пор не понимают.
Спасибо за откровенность, мы вас передадим правоохранительным органам.
— Как хотите и куда хотите, я все равно теперь никуда не поеду, что хотите то и делайте, — проговорил Адамкус.
— Уведите — сказал я.
Адамкус сказал спасибо, что не стали душу выворачивать, как там у них.
Я спросил Разуваева, есть ли кто-нибудь из врачей, которые были с Борманом и Бойсом?
— Есть один…странный… чокнутый, по-моему, — объяснил Сергей Вениаминович.
— Пригласите его, кто он?
— Немец.
— Присаживайтесь. О, какая встреча! Франц Гольц, какими путями вы здесь оказались? Что молчите, не язык ли проглотили? Ужель забыли русский язык, на котором допрашивали военнопленных в Харькове и Днепропетровске? Так что, будете молчать или говорить? Переведите его в другой кабинет, пусть посмотрит на оборудование, возможно, оно ему понравится. Вставайте, вы слышите или нет? Помогите ему, однако, не так, как он помогал раскаленным железом.
— Это вранье! — закричал Гольц.
— Хорошо, запросите из Москвы все художества на Франца Гольца — Ганса Брехта, это все равно. Ведите его в другой кабинет, и пусть дает показания.
Сидя здесь, я начал просматривать предварительный допрос всех 17 человек. Посмотрел и сказал:
— Приведите мне полицая Ярослава Бандорука.
Я также стоял у окна и смотрел в окно, когда ввели Бандорука.
— Садитесь, — предложили ему.
— Постою, еще насыдымось, — проговорил он.
Я повернулся к нему и настойчиво сказал:
— Садитесь, Ярослав Казимирович. — Сказал я, разумеется, на украинском языке.
Он моментально сел.
— Як будэмо балакать вправду, чи як? — задал я ему вопрос так же на украинском. — Зараз я нэ знаю де правда, а дэ крывда. Что ж попробуем в данном случае отыскать и одно и другое. Вопрос первый: сколько односельчан сгорело в селе Антоновке в сарае, в который вы их загнали и подожгли со всех четырех сторон?
— Я их нэ загоняв, воны самы туды полизлы.
— От ваших дубинок и кнутов, не так ли? — проговорил я.
— Кабож я був одын, нас цилий взвод був, так шо на мэнэ одного не воляйте усих.
— Кто командовал — вы или Степан Бандера?
— Знамо дило, я.
— Так сколько сгорело односельчан, отвечайте.
— Тож булы партизаны та их помищныки.
— Сколько их всего было?
— Забув мабуть я, с кильки гадив уйшло.
— Вы в этот раз сожгли 378, человек, в том числе 142 детей от одного года до 11 лет. Я правду говорю или нет?
— Правду.
— За что вы сожгли людей в коровнике колхоза, людей Днепродзержинского района, и сколько их было, сожженных людей?
— Хто ж их щитав, хто там був, ти и погорилы.
Дальше с этим убийцей я разговаривать был не в состоянии. Сказал Разуваеву:
— Этих людей надо не расстреливать, не сжигать и не вешать, они должны умереть в вечных муках в той комнате. Как там Гольц? Хотел убежать, ну и… Пра¬ вильно сделали, хотя это очень легкая смерть для изверга рода человеческого.
Ввели еще одного, глазки бегают, как у бешеной собаки, как-то заискивает…
— Садитесь, садитесь, мягче сидеть будет! — сказал я. — Фамилия, имя, отчество.
— Чепуроной я. Макар Прокопыч, Макаром меня звали.
— За что и скольких людей вы повесили около Николаева в Каховке?
— Не помню…
— Вы повесили 217 мужчин, 314 женщин и утопили 124 ребенка от одного до 10 лет. Правильно говорю?
— Наверно, правильно.
— За какую оплату вы выдавали фашистам советско-партийный персонал Николаева и Каховки?
